8 февраля. [...]
Газеты сообщают о железнодорожной забастовке в Германии и о всеобщей — в Берлине. Берлин без газа, воды, света и трамваев. Прочел, и трепет пробежал по телу. Захотелось быть там, глаголом жечь сердца людей, на бой звать массы, небо штурмовать. Но, увы, только минута, и все прошло. Иссякла вера в революцию. Завтра, так говорит мой внутренний голос, станут на работу, станут разбитые, разгромленные, разочарованные. Без веры в себя и свои силы. А Стиннесы будут праздновать победу.
А кроме того, что мне может дать революция? Раз вся жизнь разбита, волей-неволей теряешь интерес к революции, которая есть только средство улучшить жизнь, но не есть сама жизнь, по крайней мере для меня теперь.
Еще одна новость сегодня: упразднена ЧК, скатертью дорога. Лучше было бы, если бы [ее] совсем не было. Она не столько боролась с контрреволюцией, сколько запятнала революцию и плодила врагов советской власти. Будущий историк скажет свой приговор более объективно, чем я, но теперь, во всяком случае, мнение подавляющего большинства мыслящих коммунистов, что она оказала нам медвежью услугу. Не надо было плодить контрреволюционеров старой экономической политикой и не надо было [бы] ЧК. Во всяком случае, я хоть и читаю лекции в школе ВЧК, но, слава богу, к ее работе непричастен. Мои руки чисты, нигде никогда с ней не ладил, вечно воевал с ее дикими, варварскими приемами, за что мне неоднократно попадало. А однажды чуть жизнью не поплатился (19-й год в Двинске у этих буянов-латышей, потом, кроме Данишевского, поголовно перешедших к белым). Мои руки ни в какой крови человеческой не запачканы. Не потому, что я другим предоставлял эту грубую работу, но потому, что я всегда был против нее. И то хлеб. Надо было мне иметь еще загрязненную совесть…
Свободное копирование
