28 июня. Самайкино
Сегодня очень жарко. Ездили всем скопом — Мара, жена и я — в Самайкино на сход, так как делили наш лес, следовало узнать, к чему придут, и вообще, Мара и ее муж говорят, что лучше всегда кому-нибудь присутствовать при всяких дележах и на собраниях, тогда можно кое-что отстоять.
Сход вместе с волостным комитетом собрался в школе. Школа довольно большая, просторная изба с рядом парт. У окна, за широким столом — президиум, за партами крестьяне. Душно, жарко, все лица потные, волосы прилипли ко лбу. С улицы в открытые окна струями несется пыль, которая золотится в солнечных лучах. Тихо, слышно, как жужжат мухи, от напряжения лица у всех усталые и красные. Когда мы вошли, говорил какой-то высокий крестьянин с русой бородой. Он махал руками и делал долгие паузы, с трудом подбирая слова.
— Товарищи... Я так полагаю... таперича, значит, народное... все, значит, народное!.. И должны мы поэфтому яво промеж себя поделить... беднеющиму населению, значит, отдать, — долгая пауза. Жужжат мухи, лениво и сонно кричат на улице петухи.
— Товарищи!., в лясу энтом, значит, продано Воейковыми сорок десятин богатому мужику Лобанову из Томышова, ен не наш, а лес порубил, уже и хочет свозить... так я полагаю, и яво надыть взять тоже... Лобанов тоже кровушки нашей попил!.. Будя и ему таперича... довольно!
Торопливо протискиваясь, лезет маленький, замухрыстый мужичонка. Он выдирается к столу и говорит*
— Правильно, товарищ, положим все отбирать!.. Довольно им царствовать, попили кровушки, на собак нас меняли, тяперича не бывать эфтому!.. — говорит он бойко и живо. Мужики молчат и делают вид, что нас не видят, а мы стоим у стены позади парт. У меня зашевелилось чувство тоски и безнадежности. Все то же: и на фронте, и в школе, и здесь — и нет никакого просвета, нет ни на что надежды!
После этих речей все загалдели, встали, сбились в кучки, задымили махоркой. Увидя меня, стали здороваться, Мара заговорила со знакомыми мужиками. Вид стал у многих сконфуженный, и, вы-неся единогласно постановление о дележе леса, тут же начали утешать и говорить, что они ни при чем, а так мир хочет! Мара одному говорит:
— Что же вы нас делите-то, ведь лес и нам нужен, мы ведь его не даром получили — дед наш его покупал, старики ведь знают, верно!
— Ты уж, Марья Митривна, не серчай! Что поделаешь? Мы и рады были бы, да как против народа пойдешь!
Когда ехали домой, Марья говорила, что хорошо, что пока до земли не добрались, и надо только тянуть как можно дольше и отдавать все постепенно. Я лично советовал начать продавать скот и инвентарь, но Мара, которая ведает всем хозяйством, не соглашается и говорит, что этим можно раздражить крестьян и тогда получится совсем скверно. По-моему, она просто больше всего не хочет расставаться с хозяйством, которым она ведает и распоряжается, как хочет.
Свободное копирование
