26 декабря. Островец
Наконец урвал время, чтобы взяться за перо. Запишу по порядку. Из Люблина выступил 21-го рано утром, имея маршрут Красник — Завихвост — Ополе — Сандомир.
День выдался морозный, дул сильный ветер, и мело. К вечеру так стало заносить, что в двадцати двух верстах от Люблина, в местечке Менжвицы, пришлось остановиться, где люди и лошади расположились на воздухе, а я в какой-то грязной, случайно уцелевшей харчевне, которую австрийцы не успели сжечь. До шести утра просидел в обществе какого-то милого поляка, тоже застигнутого бурей, но рискнувшего все же в три часа ночи ехать к себе в Красник, где он служит в ссудо-сберегательном товариществе. Разговорились, приглашал к себе, если придется в Краснике остановиться на ночлег. От Менжевиц до Красника двадцать две версты. Выступил утром 22-го. Погода утихла, разъяснило, и идти было хорошо. По сторонам от шоссе тянутся окопы и наскоро сколоченные крестики — грустное зрелище. А перед Красником целое кладбище с этими крестами. На одном большая жестяная доска с длинным списком нижних чинов 71-го пехотного Белевского полка. Красник сравнительно сохранился, хотя и пострадал, как все здешние города. Битком набит евреями. Грязные, друг на друга налепленные лавчонки с выглядывающими из дверей пейсами.
Расположил свой транспорт на ночлег, а сам поехал к поляку. Он совсем еще мальчик, живет в хорошеньком трехэтажном домике товарищества, в котором брат его председатель правления. У него три уютные комнатки, очень чистенькие. Держит кухарку и уверяет, что ужасно любит самостоятельность и свободу. Оказался охотником, и пока я с наслаждением ел суп, он говорил мне про охоту. По дороге, между прочим, масса куропаток, которые целыми стаями сидели в полях недалеко от шоссе. Я просто страдал и даже пытался стрелять из револьвера, но, разумеется, ничего не вышло. Однако, когда стайка снялась, одна наткнулась на телеграфный провод и я ее поймал. Все очень веселились во время этой ловли. Подарил ее поляку и... сочинил: сказал, что убил ее из браунинга!
До восьми часов вечера спал, а затем мой хозяин пригласил брата и еще какого-то знакомого и сели играть в преферанс.
За ужином говорили о судьбах Польши и о войне. В шесть часов утра, совсем затемно, 23-го выступил дальше. Пройдя тридцать две версты, остановился в поле на ночлег. Тут я попал к какому-то патриархальному еврею с бородой по пояс, живущему в большой квартире, в которой стены украшены лубками, изображающими библейскую жизнь. На полках стоит посуда, чашки, тарелки, самовар, чайник и висят полотенца. Мне постелила полная, тоже весьма благообразная еврейка — жена хозяина, на мягкой кушетке в тесной, заставленной мебелью гостиной. Несмотря на усталость, я долго не мог заснуть: было жарко натоплено и воздух невероятно тяжел. Чем-то пахло, но чем, никак не мог определить.
Рано утром 24-го выступил и в одиннадцать часов вошел в Сандомир. Опять сплошь евреи. Очень старинный костел, сам город стоит на возвышенном берегу Вислы и очень красив с австрийского берега.
Туг все кипит работой: строят мосты, исправляют австрийскую станцию и т.д. Здесь главный пункт складов для отправки продовольствия под Краков. Весь день провел на австрийском берегу у железнодорожной станции Надбржежие, сдавал груз, а затем осматривал местность. Очень красива Висла — быстроходна и широка. Деревни на австрийской стороне только с женщинами и детьми, мужчины все на войне.
День выдался удивительный: солнце, голубое небо. А кругом все кипит: мост, новенький, чистенький, запружен транспортами, обозами, на станции склады растут как дома, и все везут и везут, а в стороне где-нибудь нет-нет [да] и крестик. Я просто не могу смотреть на эти окопы и кресты.
В Сандомире очень старинный костел, как я уже говорил, но его разграбили австрийцы, когда они тут были.
Свободное копирование
