Погоня за аристократизмом была своего рода несчастием, а пожалуй, даже и мукой. Я знал в Самаре одну даму, жену председателя, которая располагала, по-видимому, всеми возможностями, чтобы быть аристократкой (уж одно, что она имела тридцать тысяч в год доходу), и все-таки она могла быть аристократкой только в уездном городе, а не в губернском. Дом ее был поставлен вполне по образцу высших петербургских домов; везде была дорогая мебель, дорогие драпри, бронза, золото, хрусталь, зеркала; гостиная явилась целиком из французского мебельного магазина, ее будуар походил на изящно убранную душистую коробочку, белье свое она посылала стирать в Москву, детей одевала маленькими шотландцами и миниатюрными леди, которых кружевные панталончики были изящнее даже бумажных кружев конфектных коробочек; маленьких шотландцев и миниатюрных леди держали всегда наверху потому, что они делали внизу беспорядок, и потому еще, что так принято в хороших домах в Петербурге. Сама она выходила в гостиную ровно в три часа, разодетая в кружева и ленты и слегка напудренная, и открывала прием. Раньше трех часов ее увидать было нельзя. И жизнь ее текла мирно, спокойно и красиво, и, казалось, она нашла себе полное счастье в кружевах и лентах; но вот приехал из Симбирска губернатор, князь Черкасский (Самара была еще уездным городом), а из Петербурга чиновник особых поручений Лашкарев — оба с манерой того времени говорить по-русски только о делах, — и душевный мир ее исчез, и она почувствовала себя глубоко униженной. Я помню такой случай. Черкасскому кто-то из местных представителей дал парадный обед, и Черкасского посадили рядом с нею. Черкасский громко, на весь стол обратился к ней с французскою фразой, и вся кровь бросилась ей в лицо, потому что она могла отвечать только по-русски... Через год, впрочем, она говорила по-французски не хуже князя Черкасского. А между тем это была женщина, несомненно, умная, но с болезненно развитым чувством аристократического достоинства.
Аристократизм, с его внешним благообразием, изяществом, блеском и величием, был высшею формой нашей тогдашней культуры. Но этот красивый цветок вырос на почве крепостного права, которое совершенно перепутывало все понятия. Каждый чувствовал свое достоинство только в первенстве, каждый хотел быть выше другого, иметь власть над ним, чем-нибудь от него отличаться; каждый хотел быть первым, и никто не хотел быть равным. Гвардеец чувствовал себя выше кавалериста, кавалерист — выше армейца, армеец — выше штатского. В этом заключалось достоинство положения. Но были еще и другие человеческие достоинства. Так, одни отличались богатством, другие — ростом, третьи — происхождением, четвертые — манерами и безукоризненным знанием французского языка. Тот, кто танцевал "легкие" танцы, считал себя выше того, кто умел танцевать только французскую кадриль и уклонялся галопировать в шестой фигуре; были кавалеры, достоинство которых заключалось в уменье танцевать мазурку, а в Самаре был один молодой танцор, отличавшийся тем, что он необыкновенно легко скользил в вальсе и галопе, точно катался на коньках. Потом обнаружилось, что он намазывал подошвы сапогов салом (и перепортил в Самаре весь паркет).
Несмотря, однако, на кажущуюся личность тогдашнего человеческого достоинства, оно было скорее стадным, чем личным, — оно было достоинством положения и принадлежности к чему-то, что, собственно, и давало значение человеку. Тогда, например, непомерно высоко ставилась честь мундира, достоинство дворянского звания, достоинство положения начальника. Поэтому можно было оскорбить в помещике его дворянское достоинство, нисколько не оскорбляя человека лично. Это даже как будто и непонятно, но становится вполне понятным, если представить себе человека, все достоинство которого зависит только от его прав. Совершенно подобное можно увидеть нынче на деревенских старшинах. Был человек простым, серым мужиком и всегда чувствовал себя маленьким, и вдруг этого маленького человека выбирают старшим, дают ему "право", — ну и проникнется "достоинством", заколобродит, даже сечь начнет. А отнимите от него власть и право — и он станет опять прежним серым, маленьким и хорошим мужиком.
Свободное копирование
