* * *
Начинается обещанная Колобком головомойка. Так как моя фамилия на букву "В", я попадаю в первую подгруппу. Как первопроходцам, ей достаются самые трудные испытания. Начинаются они с того, что раздеваемся мы, почему-то, не на скамейках в банной раздевалке, а в холодрыге двора, на занозистых досках. Оттуда, голышом, бледные, как травинки из погреба, обезжиренные, как после соковыжималки, и скукоженные, как сухофрукты, от прохлады ненастного дня, -- унылой чередою шествуем по настеленным досочкам. На пороге бани нас, как джин из арабской сказки, ждёт кошмарный санитар из дезотряда. Весь волосатый, но лысый, а бородатая будка - будь бу-удь! Такую будку нервным детям до шестнадцати показывать - ни-ни! - спать не будут. В левой ручище амбала - ведерко с бурой жижей, а в правой - такая кисть, которыми дома белят. Макая кисть в ведро, рычит амбал:
-- НогЫ! шырршЭ!! дЭррржы!!! - И, по дартаньянски, ловко делает выпад, попадая каждому точно меж ног, смачно протаскивает кисть через промежность, а после дважды шлепает кистью по кумполу, слева и справа - брызги по сторонам!
Потом сидим мы и чешемся в бане в клубах пара, как ангелы в облаках, а, вместо арф, по тазикам барабаним. И была бы мировая сгалуха, коль не одолела проруха: срочно выковыривать из носа, ушей, рта, особенно, из глаз, едкую всепроникающую жижу, которой нас щедро окропил амбал. Через пару минут такой жизни Пузыря осеняет догадка, что эта жижа из арсенала новых БОВ, (боевых отравляющих веществ), и впервые испытывается на чесах!
А сантехники и чекисты, тем временем, вместо решения извечного рос?сийского вопроса: "Что делать?", зациклились на другом актуальнейшем российском вопросе: "Кто виноват?" Жаль, что такие интересные вопросы решаются не до, а после окропления нас БОВ!! По-тому как вопросы эти потому, что горячей воды в бане вдоволь, а холодная из крана не течёт по причине распространён?ной в российском климате: трубу для холодной воды... спёрли!
Но тут при?бегает Колобок и сразу решает заскорузлые российские вопросы, пообещав пересажать одних за саботаж, других за ротозейство. Окрыленные такой перспективой, сантехники и чекисты дружно объединяются и разматывают пожарный шланг для подачи холодной воды.
Теперь мы имеем возможность долго и старательно размазывать по своим тощим антителам необычайно прилипчивую, вонючую жижу. И чем больше размазываем, тем сильнее резкий керосиновый запах. Даже те пацаны, которые избегали умывания по утрам, теперь по десять раз намыливаются. Каждый готов оторвать себе хоть голову, хоть всё то, что промеж ног тилипается, только поскорей бы от щипучей вонищи избавиться, потому как дальнейшая жизнь, со столь мощным керогазовым букетом, становится бесперспективной, да ещё и огнеопасной.
Измученные чистотой, распаренные, усталые, одни раньше, другие позже завершая тяжкий банный труд, спешат в прохладную раздевалку, в предвкушая райское блаженство заслуженного покоя. Но! Физкультпривет! "Покой нам только снится!", -- как написал поэт. Все попадают в хитрую медицинскую ловушку.
Раздевалку перегородили барьерами из шкафов. Да так, что путь "к свободе и покою" лежит сперва через болезненный укол в спину, потом через измерения роста и веса, через прослушивание, простукивание и заглядывание врачей во мрачные недра не только уха-горла-носа, но и такие, куда кроме медиков никто не додумается заглянуть. А на выходе из западни, пара эскулапов, склонных к сюрреализму, раскрашивают лишаи и болячки разноцветными жидкостями и мазями: зелеными, красными, коричневыми.
И какой везунчик изрек: "все проходит"? По моему жизненному опыту, неприятности чаще прИходят, чем прОходят и самая вредная часть их остаётся. После хождения по медицинским мукам, нам, в ожидании одежды, предоставляют возможность полюбоваться друг на друга в таком экзотическом виде. Стоим, поёживаясь, грустно вздыхая: то ли ещё будет?! Наша красная кожа, горящая от избытка горячей воды и жестких мочалок, щедро раскрашена разноцветием примочек и мазей. Сочетанию таких удивительных цветовых гамм вусмерть обзавидовались бы все краснокожие, выходя на тропу войны...
-- Я -- Великий Чингачхук -- Мудрый Змей!! - с присущей ему скромностью, торжественно заявляет Пузырь, едва очухавшись после укола. В подтверждение своей заявочки, он слюной размазывает по телу зеленую жидкость горизонтальными линиями и становится похож на того зеленого тигра из резины, которого, к ужасу мамаш, продавали в магазинах в нагрузку к розовому симпатяге - плюшевому крокодилу "Тотоше".
-- А я - делавар! Я - делавар!! - верещит Капсюль, примыкая к Чингачхуку.
-- И мы хо-хо! - а не ху-ху! Мы тоже делавары! - солидаризируются его соседи по отсеку из шкафов, изображая красной мазью черепах повсюду, где мазь намазана.
-- Улю-лю-лю-лю-лю-лю-у-у-у!!! - пронзительно визжит дружный хор последних могикан по Фенимору Куперу.
-- Уху-ху-ху-ху-ху-ху-ху-у-у-у!!! - завывают, будто бы голодные вурдалаки, гуроны из другого отсека, изображая волчий вой по Майн Риду.
-- Ёхо-хо-хо-хо-хо-хо-хо-о-о-о!!! - грозно отвечает из дальнего угла племя ирокезов молодецким кличем, который они слизали у викингов "Рыжего Эрика". А их боевая раскраска из зеленых и красных полос, придает им сходство со светофорами. В общий хор вливаются боевые кличи команчей, сиу и других племен не известных Фенимору Куперу и Майн Риду. Но до снятия скальпов дело не дошло: услышав завывания сразу всех индейских племён, бегут со всех сторон встревоженные чекисты и медики, а впереди всех - любопытные сантехники. По удивленным, возмущенным и встревоженным возгласам, которые издают они, понятно, что никто из них не читал Купера и Майн Рида.
-- Шо вас - кипятком ошпарило??! (это - сантехники)
-- Что, с ума посходили??! (это -- медики)
-- Какая муха вас укусила??! (это - дезинсекция)
-- Кончай бузу, гадёныши! (а это - чекисты).
Наконец-то, приносят одежду. Но не нашу, на которой каждая пуговичка родная, а казенную, серую, приютскую, одинаковую! Пацаны разревелись... Ведь единственное, что связывало нас с той, прошлой жизнью, это - одежда. А ведь та жизнь и была у нас единственной жизнью, в отличие от сегодняшней, о которой только и спросишь как в еврейском анекдоте: "А разве это жизнь?" Ведь в той жизни были у каждого из нас папа, мама, дом...
Да как не расплакаться, если отобрали ту одежду, где каждый стежок, пуговичка, тщательно заштопанная дырочка впитали тепло заботливых маминых рук, шивших и чинивших эту одежду! Где теперь ласковые мамины руки? Где ты мама, мамочка!?? С исчезновением нашей одежды, оборвалась последняя ниточка, тянувшаяся из той, домашней, жизни и исчезло последнее напоминание о том, что действительно была та жизнь, ставшая теперь не реальной, как позавчерашнее сновидение.
Чекисты и остальные зеваки, глазеющие на нас, как в зоопарке, небось, ожидали увидеть наши бурные восторги с восклицаниеми здравиц советскому народу и вождям, одаривших нас этой одеждой. Не понять советским ублюдкам, неприязнь к этой казенной обновке. Конечно же, думают они, что это - наша антисоветская испорченность. Все мы - не просто дети, а "классово чуждые", да ещё и "социально опасные"! За это советские люди ненавидят нас, как и мы их. Знаем мы, что они о нас думают, но не знают они, что мы о них думаем! Ништяк! - узнают... Не долго осталось гордиться ублюдкам "классовой ненавистью к врагам народа"!
А тут выныривает дама из комиссии наробраза. Клуха из золотого фонда советской педагогики. Вся -- в ярких разукрасках, от волос до ногтей. Только одно в ней своё, природное: дура она натуральная! Была ещё в детстве эта курица дура-дурой, и, с тех пор, хорошо сохранилась. Даже юмор не усекла в нескладухе Копчика:
-- А у вас фигура, как фигура!
а внутри вы просто ду... шевная тётка.
Приняв эти слова за комплимент, клуха, старательно вытаращила на нас густо нарисованные глазёнки, выразительные, как канцелярские кнопки. Театрально изобразив неистовый восторг на рыхловато оплывшей физиономии, засюсюкала слащаво, как реклама баночного повидло:
-- Ой, -- прелестные костюмчики! Какие вы в них хорошенькие! Правда, мальчики, вам они понравились? А это - забота о вас Партии и советского...
-- Подавитесь вашим шмотьем говённым! - не выдерживает Дрын. - Вы нам законную одежду верните! Она наша!! Не имеете права... -- подергиваясь от рыданий, Дрын швыряет свою новую курточку на грязный пол. Он же нервный... только мы знаем, какой он бывает.
-- А ну, подбери и выстирай! - рявкает чекист.
-- Сколь волчат ни корми -- всё в лес смотрят, -- вздыхает пожилой сантехник.
-- Да... колы б моим малЫм забесплатно таки кустюмы б давалы... -- мечтательно говорит рабочий с пилой.
-- Какая черная неблагодарность!! - надрывно во всю мощь мелКодраматического таланта изрекает многозначительная дура от передовой советской педагогики, покачивая шестимесячной завивкой и поджимая узенький, как щель для монет, накрашенный ротик.
-- А за что мы должны кого-то благодарить? - внешне спокойно интересуется Пузырь. Но я вижу: нервы у него, как струны: тронь - зазвенит! - За что благодарить-то? - повторяет Пузырь, -- за то. что у нас забрали родителей, школу, свободу и выдали арестантскую форму?
Да-а... умеет сказать Пузырь. Аж завидки берут... Вот же - вся толпа заткнулась. И наробразиха язык прикусила и удалилась, гордо покачивая широкоформатными полушариями.
Да подавитесь вы своим шмотьем и заботами! Оставьте нас голышом и не кормите! Только пап и мам верните! Пусть они о нас заботятся! Вот они-то - наши, а не вы - совнарод -- мордва, чуваши! Подумал я так, но не сказал. Лучше всего языком владеет тот, кто держит его за зубами. И все промолчали. Понимают: слово не воробей - промолчишь и не вылетит. Только зыркнул Дрын на чекиста так ласково, что чекист отступил от него на пару шагов: "... а что там на уме этого длинного гадёныша?.. вдруг - укусит?! Вот же, -- и двенадцати нет, а сразу видно: зверь, лютый враг народа... социально опасный! Расстреливать бы таких - без мороки!"
А Капсюль дрыновскую курточку поднимает, споласкивает под краном и, демонстративно подпрыгнув, на Дрына вешает, как на вешалку:
-- Пусть, -- говорит Капсюль, -- наверху, повисит, подсохнет... там ветерок... погода получше! Все улыбаются. И Дрын - тоже. Единственный пацан, которого Дрын любит, даже слушается - певучий, не унывающий коротышка Капсюль. Давнишняя у них дружба...
А когда оделись все, то ахнули, потому что стали мы в этой одежде такие одинаковые, что не только друг друга, а самих себя узнавать перестали. До чего же убивает индивидуальность одинаковая одежда! Мы совсем, -- как насекомые... даже страшно! Страшно терять индивидуальность!!
А в спальной ожидает нас еще одна горькая потеря: исчезли матрацы и всё то, что там было заначено. Навсегда исчез наш общий любимец - "Граф Монте-Кристо"! Мелкие, дорогие пацанячьему сердцу предметы исчезли вместе с нашей одеждой, а то, что было покрупнее - с матрацами... Остались мы в одинаковых оболочках, без индивидуальных вещичек! -- мураши мурашами!...
Свободное копирование
