…Летом должны были состояться гастроли театра в Ленинграде, и опять я не смогла ехать в Крым, так как профессор Гиляревский (в то время очень известный «сердечник») не рекомендовал мне надолго оставлять мужа одного. Он разрешил ему участвовать в ленинградских гастролях с минимальной занятостью.
Ольге Леонардовне с этого лета не разрешили жить в Гурзуфе. К домику «за синей калиткой» нельзя было подъехать на машине, и врачи боялись рисковать. В это лето дамы надолго задержались в Ялте. Уже глубокой осенью стало известно, что у Ольги Леонардовны тяжелая форма пневмонии.
Помню, как на спектакле «Последние дни» ко мне в гримерную вошел Вадим Шверубович со словами: «Будем говорить правду. Там умирает Ольга Леонардовна. Мы не простим себе. Надо лететь или ехать». После спектакля в конторе у Михальского, где были Месхетели, Калужский и Лев Книппер, решено было, что Лев улетает утром в Симферополь. Заплаканная домработница Ольги Леонардовны принесла шубы. Леве надлежало везти их в Ялту. Меня освободили от спектаклей, и на следующий день мы с Вадимом выехали поездом. Нам дали неделю, с учетом дороги. Тогда поезда ходили до Симферополя дольше. Какие-то лекарства дал Иверов, а я повезла настойку женьшеня (Александр Александрович Вишневский подарил мужу и мне по большому дикому корню).
Я никогда не видела Крыма поздней осенью, дорога из Симферополя до Ялты была красоты необыкновенной. Ехали мы на большой скорости, а шофер все успокаивал меня: «Будет подарок — это я вам говорю!»
Помню, как я вбежала в комнату Ольги Леонардовны, не успев снять пальто, и увидела ее — такую слабую, похудевшую. Она улыбалась, но со слезами, трогала нас, гладила по голове Вадима, провела рукой по моему лицу. Да, прав был Вадим, мы бы себе не простили.
Мария Павловна, Софа, Елена Филипповна и Лева в нижней столовой шептали нам, что, очевидно, кризис прошел.
Раздался клич: «Кормить их!» Ольга Леонардовна приказала открыть к ней дверь, а нас посадить за маленький столик, чтобы ей было видно, как нас кормят. «Мальчиков» поместили в «китайской комнате», а мне устроили ложе за ширмой в столовой.
Вечером к Ольге Леонардовне привезли известного профессора — специалиста по легким. Это был сурового вида пожилой человек, внешне очень похожий на Леонида Мироновича Леонидова. Осмотр продолжался долго. С Ольгой Леонардовной была только Софа. Мария Павловна ожидала результата этого визита у себя наверху. А мы трое сидели под дверью, ловя каждое слово профессора. Организм сильный, сердце работает удовлетворительно, а легкие очень плохие. Постельный режим надолго, гарантий никаких. Мы провожали его до машины, благодарили. От гонорара он отказался, сказав что-то резкое.
На следующий день улетал Лева, а мы — через два дня поездом. Подолгу быть около Ольги Леонардовны мы боялись, чтобы не утомить ее, а ей все надо было знать о театре, и она даже произносила свое обычное: «Глупости какие!»
Дни пролетели как один час. Уезжать было грустно.
Накануне отъезда мы с Вадимом пошли благодарить профессора. Замечательные розы из чеховского сада он принял благосклонно, а на слова Вадима, что он похож на Леонидова — «слышали, наверное?» — последовал ответ: «Я цивилизованный человек, кое-что знаю». Совсем как Леонид Миронович!
…К этому времени относится письмо Ольги Леонардовны коллективу МХАТа.
«От всей моей согретой души благодарю театр, дирекцию, всех, всех за приветствия, за радость и поддержку во время моей тяжелой болезни, за возможность выделить близких мне друзей для свидания со мной. Это было неожиданно и замечательно. Со своей стороны хочу поздравить весь коллектив с вступлением в 51-й год и горячо желаю театру пережить еще раз дни, полные пафоса вдохновенья и влюбленности в любимого автора.
О. Книппер-Чехова».[1]
Из Крыма дамы вернулись только зимой.
Свободное копирование
