Тюремный день - 4

 После обеда арестантов опять запирают; тогда отпускают на прогулку "баб".

 Для большей ясности рассказываемого дальше нужно описать расположение Черниговского замка.

 Он занимает квадратное пространство, окруженное со всех сторон высокою каменною белою стеною; единственный вход -- ворота с севера; против ворот длинное полутораэтажное белое здание (напоминает формою букву Е без палочки в середине), в котором: в верхнем этаже церковь, больница и несколько камер в коридорах больничном и церковном; в нижнем полуэтаже, вправо -- еврейская камера; под церковью, влево -- русская; общая -- под больницею, а в середине -- "секретные" камеры для "следственных", которые содержатся отдельно от "осужденных" на пребывание в тюрьме по уголовным делам и "мировых" (по приговорам мировых судей). Вправо, в углу (с.-а),-- двухэтажное белое здание с башней: здесь, внизу помещается мастерская для "мировых"; в с.-в. углу, влево от входа -- тоже двухэтажное здание для "мировых"-- специально женское отделение -- за всевозможные проступки.

 "Мировых" и "осужденных" держат сравнительно свободно; "следственных" -- строже, но и то, смотря по делу; так, один еврей, Шеин, сидел по подозрению принятия участия в убийстве в одиночной камере с нарочно приставленным к нему часовым; а тот, кого подозревали в совершении убийства, сидел, во время следствия, в секретной; их выпускали гулять не более, как на час, один раз в сутки.

 "Бабы", конечно, еще более любопытны и, тотчас по выходе во двор, отправляются к воротам, где и засматривают в окошечко, если "хороший" часовой и "дозволяет". Русские бабы подходят к окнам большой (русской) камеры, а еврейки -- к окнам еврейской и ведут беседы с арестантами-мужчинами, которые угощают "баб" чем бог послал; они тоже дают, что могут; чаще всего угощаются табаком. Грозные часовые, соблюдая формальность, женщин к окнам мужского отделения не допускают; но стоит только застучать задвижкой у ворот, как арестантки и сами моментально убегают от окон, стремятся к крыльцу своего обиталища или прячутся в солдатскую будку -- их любимое место. Если начальство заметит, что женщины перешагнули за назначенную для них черту, услышит разговоры под окнами, то сейчас же всех запирают в камеры, не разбирая все или не все виновны. Женщины этого боятся и всегда настороже.

 Прогулке особенно радовались те из мужчин, которые имели любовниц среди арестанток. Первая пара состояла из солдата и некоей Домки. Солдат был замечательно грубый, вороватый и лживый человек; тащил все и ото всех, что попадалось под руки, сплетничал и доносил на всех, благодаря чему пользовался льготою,-- ему поручено было наливать керосин во все лампы. Он был до крайности дерзок даже с самим старшим, но последний ничего не мог поделать, так как солдат угождал смотрителю, который и благоволил к нему.

 При отталкивающей физиономии, черный, как цыган, с резкими, некрасивыми чертами лица, солдат ходил сгорбившись, ругался постоянно и за грош готов был, что называется, душу продать. Был он в русско-турецкой войне, откуда возвратился с пятнадцатью полуимпериалами и несколькими золотыми часами, все это спустил, украл какие-то "кожухи", за что и был присужден к арестантским ротам; по болезни ему заменили это наказание двухлетним тюремным заключением.

 Несмотря на все свои дурные качества, он сумел горячо привязаться к своей Домке,-- курносому, злому, рябому, некрасивому созданию, которое одно властвовало над воином.

 Наум ("старший") однажды устроил такую штуку ненавистному солдату. Пришло предписание перевести часть женщин из Черниговского губернского замка в одну из уездных тюрем; благодаря хлопотам "старшего", в число отправленных вошла и Домка.

 Солдат плакал, прощаясь; был все время скучен, употребил все усилия, чтобы достать денег, и выхлопотал обратный перевод Домки. Домка возвратилась, и воин просиял.

 Вторая пара состояла из хорошего сапожника, но страшного пьяницы, Гордея, и сухопарой, бледноглазой мещанки, Анны, которая, желая подражать барыням, очень неуклюже кокетничала и безобразно одевалась; что было хорошего в костюме Анны, так это идеально сшитые ботинки на высочайших каблуках; долго трудился над этими ботинками Гордей, но зато они были предметом зависти всех баб, не имевших любовников. Их было около двадцати. Все они усердно подыскивали ухаживателей, но таковых не оказывалось, не потому, чтобы остальные женщины были менее красивы (Домка и Анна были чуть ли не хуже всех), а потому что экономическое положение мужчин было очень плохое: "свяжись с бабою, денег надо",-- говорили арестанты,-- "того купи, другого купи". И, действительно, Гордей и солдат все тратили на любовниц, хотя любовь, благодаря строгому надзору, была лишь платоническая, и влюбленные бывали вместе только раз в день, а в остальное время виделись и разговаривали лишь через окна.

 Солдат, как мы уже сказали, пользовался льготою и его не запирали до вечерней "зори", а потому ему удавалось часто видеться с Домкой -- во время прогулки женщин; сапожника не запирали, как работавшего в мастерской, и он тоже, следовательно, мог встречаться с Анной. Свидания были, по истине, оригинальные.

 Солдат и сапожник тихими шагами, смотря на часового и прислушиваясь к стуку у ворот, пробираются на встречу "бабам", идущим также осторожно; если часовой молчит, то они беспрепятственно сходятся, крепко жмут друг другу руки, горячо целуются и стоят, держась за руки, до первого стука; малейший шорох--и они быстро разбегаются в стороны; если тревога ложная, опять собираются, устраивая на виду у всех любовные картины.

 Интересно то, что арестанты никогда не выражали громко насмешек, видя любящие пары, хотя втихомолку иронизировали относительно влюбленных.

 Самый факт глубокой привязанности и нежных отношений производил крайне приятное впечатление, выказывая человеческую, хорошую сторону людей, ту искру божию, которая не тухнет при самых скверных нравственных и физических условиях Само собою между любящими по временам происходили и чрезвычайно грязные сцены взаимных укоров, ругательств, недоверия.

 Особенно это часто бывало между сапожником и Анною, когда первый, напившись до пьяна (Гордей иногда ходил со сторожем на базар за товаром), рассказывал нарочно громко, как он угощал баб в трактире. Анна выходила из себя, и происходили страшные ссоры.

 -- Рупь на баб, братцы мои, издержал, рассказывает Гордей.

 -- О о?!-- восклицают арестанты.

 -- Провались на этом месте!

 -- А бабы каковы?

 -- Первый сорт!-- один жир!-- не то что моя сухопарая жидовка!

 Анна злилась и выбрасывала, обыкновенно, из окна верхнего этажа все подарки сапожника, ругая его, на чем свет стоит; арестанты, поддерживая сапожника, гоготали во все горло.

 Насколько сапожник был более виновен по отношению к Анне, настолько Домка была виновна по отношению к солдату. За самую малость Домка сердилась, кричала, швыряла и портила подарки возлюбленного, но последний молчал и ни единым словом не осмеливался укорять ее и только на стороне, когда Домка не слышала, изливал злобу.

 Остальные женщины были "вольные" и, как мы сказали, очень сожалели о невозможности иметь любовников.

 Между высылкой и возращением Домки солдат сошелся, было, с одною очень красивою арестанткою, скучая все-таки о Домке, но едва последняя пришла, он бросил красавицу. Домка долго не могла забыть этой кратковременной измены и при случае упрекала его, приводя солдата в немалое смущение.

 "Вольные" обращались со всеми одинаково, разговаривая и заигрывая с первым встречным при всяком случае. Предметом шуток, острот и самым увеселяющим элементом служила некая Евлашка. Обрюзглая, довольно полная, с веснушками на лице, Евлаша постоянно тараторила звонким, тоненьким голосом и вечно заливалась по поводу отпускаемых ей острот. Сама она не стеснялась отвечать тем же, но была в словах несравненно сдержаннее и деликатнее своих товарок, которые в ругательствах, если не превосходили, то и не уступали мужчинам. Хотя в цинизме по отношению к женщинам недостатка не было, но всего циничнее обращались с добродушною Евлашкою. Бойкие и сильные арестантки защищались довольно храбро не только кулаками, но и камнями, а Евлашка только старалась скорчить сердитую физиономию, да стучала о землю ногами. Впрочем нужно заметить, что очень часто женщины сами подавали повод к циничному обращению.

 Если было невозможно стоять у ворот или разговаривать у окон, арестантки садились возле своего здания и занимались шитьем, вязаньем и т. д., при чем большинство усердно курило.