От автора

И. П. Белоконский

ДАНЬ ВРЕМЕНИ

ВОСПОМИНАНИЯ

"Кто жил для своего времени, тот жил для всех времен".

Гете.

ОТ АВТОРА.

К 1-му изданию.

 Настоящие воспоминания печатались в свое время в различных органах, а именно: в "Отечественных Записках", "Сибири", "Русских Ведомостях", "Былом" и "Голосе минувшего". Появлялись они в виде отрывков и с громадными промежутками, в зависимости от цензурных условий. Так, например, первые воспоминания, озаглавленные -- "Очерки тюремной жизни",-- были посланы в "Отечественные Записки" в 1881 г., при чем вторая их часть была в том же году (в No 10-м названного журнала) и помещена, а первая -- признана опасною в цензурном отношении и возвращена обратно. Ее пришлось хранить ровно 33 года, когда, наконец, явилась возможность напечатать в "Голосе минувшего". Вообще, лишь с 1905 г. наступило время, когда в значительной мере улучшились условия для более или менее свободного печатания о пережитом бывшими "государственными преступниками". Издавая свои воспоминания отдельною книгою, я сливаю их в одно целое, сглаживаю отрывочный характер и пополняю новыми данными. Просмотрев мемуары в таком цельном виде, я пришел к мысли, что самым подходящим оглавлением для них будет -- "Дань времени". И вот почему. Бросившись с юных дней в полые воды общественного движения, я захватывался разными течениями и плыл, не отдавая себе долгое время отчета, куда я плыву и зачем. У меня не было никакой программы, которую бы я выполнял, я не принадлежал ни к какой партии, достижению целей которой содействовал.

 Но является в таком случае вопрос,-- кто же или что же бросило меня в поток общественного движения? И я отвечу на это: литература и великие реформы 60-х годов, главным образом, освобождение крестьян. Хотя последнее свершилось, когда мне было всего пять лет, но его влияние во всей силе чувствовалось и в конце 70-х годов, когда, лет 15-ти от роду, я впервые захвачен был "рекою времени".

 Тогдашним паролем и лозунгом был -- "народ", под которым разумелось крестьянство, "мужик". О последнем, как житель города, я не имел ни малейшего представления, если не считать встреч с ним на базаре. Но литература сделала то, что, не зная народа, и даже, собственно говоря, поэтому, я пылал к нему, можно сказать, страстною любовью. В сермяге и лаптях народ казался мне великим и загадочным. Ему не доставало лишь сознания своих сил и ясного представления о государственном строе, чтобы он перевернул все вверх дном и осуществил рай на земле. Следовательно, необходимо было войти в народную среду, слиться с него и сказать то, что надо. Другими словами -- нужна усиленная пропаганда. Одновременно с народолюбством я был охвачен и, так называемым, "нигилизмом". Явление это до сих пор совершенно не выяснено, и в русской литературе, насколько нам известно, установлено лишь, что слово "нигилизм" впервые изобретено писателем Надеждиным и что оно является,-- как говорится в словаре "Брокгауза и Ефрона" -- "полемическим термином для обозначения крайностей движения 60-х годов". Между тем, на мой взгляд, нигилизм был тесными и неразрывными узами связан с народолюбством. Дело в том, что для хождения в народ, в целях пропаганды, необходимо было, в видах успеха работы, полное уподобление крестьянству, начиная прежде всего с внешнего вида. Деревня, только что сбросившая цепи рабства, не выносившая помещиков, конечно, с полным недоверием отнеслась бы ко всякому в барском одеянии, если бы явившийся был полон даже самых благих намерений.

 Но, помимо одеяния, пропагандист должен был во всем подражать крестьянству. Деревня, например, не имела ни ножей, ни вилок и ела всю твердую пищу руками; не у всех, особенно мужчин, были гребни, и прическа голов у крестьян далеко не являлась непременною необходимостью, а вошь пользовалась в деревне большою популярностью,-- по праздникам бабы и девицы располагались на выгоне и, без стеснения вычесывая друг у друга вшей, тут же ногтями уничтожали их; мыло у крестьян тогда не было в ходу, редко меняли они нижнее белье; спал деревенский обыватель на полу в том, в чем ходил днем, при чем зимою в избе находились телята и поросята. Словом, благодаря непроглядной тьме, нищете и невежеству, русская деревня не имела и признаков европейской культуры. Само собою разумеется, что пропагандист, прожив среди крестьянства даже короткое время, превращался по внешнему виду почти в дикаря, и когда он появлялся в помещичьей усадьбе, то, понятно, возбуждал почти панический ужас, как среди родителей, так и знакомых. Но кто были те и другие? Крепостники. Можно ли обращать внимание на их протесты? Конечно, нет. Тут отцы и дети вступили в жестокую полемику, при чем у детей возникла уже целая теория нигилизма, отрицавшая, между прочим, всю культуру отцов, которую нигилисты считали не европейской, а помещичьей, рабовладельческою. Лица, воспринимавшие эту теорию, не зная деревни, не отдавая себе ясного отчета в нигилизме, подражая последнему, проявляли нигилизм лишь внешним видом. К числу таких лиц принадлежал и я. В первый период нигилизма я считал, например, принципиально необходимым ходить с длиннейшими волосами, в красной рубахе, высоких сапогах с засунутыми в них штанами и в синих очках. Последние являлись признаком еще одного, "писаревского," я бы сказал, течения, существовавшего одновременно с народолюбством и нигилизмом. Оно характеризовалось стремлением к занятиям естественными науками, а ученые люди, по установившемуся тогда у юношей понятию, должны носить очки. Ну, вот, и я напялил окуляры и стал было ловить лягушек и кошек, чтобы "анатомировать", но, к счастью для этих животных, я боялся их и, при малейшем сопротивлении, выпускал из рук. Вот какими знаками времени я отмечен был в ранней юности. Впоследствии все это привело меня в волнующуюся среду больших центров, оттуда в деревню, сделав пропагандистом, учителем, радикалом и своеобразным, наконец, конституционалистом. Как бы для полноты картины дани времени, я был арестован, сослан в Сибирь и затем бесконечное число лет, почти до 1905 года включительно, находился под гласным надзором полиции. В общем, дань времени обошлась мне лет в двадцать пять.

 Почему же не написать о пережитом воспоминаний?-- задался я вопросом. Все же они бросят какой ни на есть свет на описываемую эпоху, а вместе с рядом других воспоминаний дадут, быть может, материал пригодный и для истории. Ведь и в капле отражается солнце,-- закончу я стереотипной фразой.

К 2-му изданию.

 Когда, подготовляя к 2-му изданию, я стал перечитывать 1-е издание "Дани времени", то каждая страница, выражаясь фигурально, все шире и шире отворяла дверь моей памяти и вызывала или совершенно новые воспоминания, или существенные дополнения к старым. Этому помогла, несомненно, систематичность изложения, всегда способствующая заполнению пропусков. С другой стороны, некоторые указания я получил из отзывов как печати, так и читателей. Наконец, ко времени выхода настоящего издания явилось немало литературных источников, давших возможность проверить свою память и внести те данные, которые не были включены из опасения их неточности. Все это вместе взятое делает настоящее издание значительно полнее 1-го.

И. П. Белоконский.