22 сентября 1922 года. Кронштадт. «Вы, может быть, правы, говоря, что мы забыли суровую действительность, что наши несчастья в наши дни, увы, стали обычными. Поверьте, что наше письмо к Вам написано не из желания причинить Вам боль, мы слишком любили Вас, и тоже бескорыстно. Но наше несчастье заслонило от нас все и заставило забыть о многих и многих потерях, понесенных другими людьми. Нам так хотелось видеть Вас с нами, и все препятствия, разделяющие нас, казались нам ничтожными. Мы, повторяем, забыли о других жертвах беспощадной эпохи. Суровая действительность сделала нас эгоистами. В этом, пожалуй, наша вина, и от этого наше предыдущее письмо вышло таким резким. Другому мы так бы не написали. Да, Вы, хоть и говорите, что требования, предъявляемые нами, дали повод к охлаждению, все же по-прежнему близки и дороги любящим Вас Борису и Глебу».
Между тем, положение «Санитафлота» и мое в нем с каждым днем становилось все неустойчивее. Это было время поглощения армией флота. Все организации флотские понемногу вливались в армейские. Сам морской комиссариат был уничтожен, и понятно, санитарная часть его тоже теряла свою самостоятельность и стала сначала морским отделом «Главсанупра», а затем, в дальнейшем, должна была организационно умалиться еще больше. Александра Ювенальевича Зуева, последнего главного санитарного инспектора флота, давно не было в Москве.
Этот бодрый, здоровый, крепкий человек, девизом которого было «Больше всего любите Ваше дело», с осени 1920 года стал «сдавать ногами». Какое-то сложное, невыясненное заболевание спинного мозга сделало его ноги неустойчивыми и потерявшими координацию движений. Невропатологи считали, что произошло это от недостаточного питания и постоянного охлаждения тела. И в самом деле, получая в сутки 200 граммов черного хлеба, больше похожего на «макуху», и урезывая себя во всем ради семьи, А. Ю. недоедал 1918, 1919 и 1920 годы. Кроме того, в доме и на службе температура была ниже ноля, одет он был плохо. Работа же и ответственность его были очень велики. На всех фронтах гражданской войны участвовали и морские части. Их надо было медицински обслужить. Все делалось, перебрасывалось и создавалось телеграфно, и за всем надо было успеть. Он долго не хотел уступать болезни. Способа передвижения для него, кроме пешего, не было никакого, и было страшно и больно смотреть, как этот большой человек топтался на одном месте, не решался перейти улицу, потому что ноги не слушались, могли затормозить каждую минуту, а это грозило попасть под автомобиль в 1921 году. А. Ю. перешел на инвалидность и уехал в Петроград. Мы все плакали, прощаясь с ним. Бывая затем в Ленинграде, я заходил к нему. Двигался он с трудом, но голова его была свежа, ум ясен, интерес к жизни колоссальный. К девяти иностранным языкам, которые знал, он присоединил изучение японского и в это время делал уже рефераты из японских медицинских журналов. Флот он любил по-прежнему безгранично и очень страдал за его умаление. В 1924 году Александр Ювенальевич скончался.
Так вот, «Санитафлота» уже не существовало. Со мною уже не раз велись разговоры о переводе в главные доктора морских госпиталей или в Севастополе, или в Петрограде. Но я на это не шел. Я видел уже, что беспартийному на это идти нельзя. Это означало впереди неминуемый провал с судом или без него. Кроме того, у меня и не было вкуса к этому, должно быть, и способностей нужных. Я отказывался, тянул, сам не зная, что мне делать. Просьбы мои об увольнении с действительной военно-морской службы встречали отказ.
Свободное копирование
