Дворня была большая, редко меняющаяся в своем составе, близкая и дружественная. Жили десятилетиями и уходили не по ссоре, а по обстоятельствам. Старый приказчик Алексей Иванович Пильников поступил к отцу задолго до моего рождения и прожил в нашей семье больше сорока лет, до своей смерти. Ночевать он ходил домой, но с раннего утра уже был на базаре и вместе с «хозяином» или без него закупал продукты для всего дома. Он имел свой дом, его жена была приятельницей матушки, их дети были крестниками или ее, или отца. Детьми мы выпрашивали у Алексея Ивановича «счастливую копеечку». Говорил он нам — «ты», впрочем, без старших, и недолго. Обедал он вместе с нами и являлся всегда подтянутым, с расчесанной бородой, как-то по-старинному вежливый. И за стол не садился до тех пор, пока не сели хозяин с хозяйкою. Забавен он был в Рождество и Пасху, являясь ранним утром «с визитом», в древнем сюртуке, в косоворотке и высоких сапогах. Накануне он ушел давно знакомым и близким, а пришел торжественным и официальным. Его приглашали к столу, усаживали в гостиной и вели с ним подобающий празднику разговор — где кто был у обедни, как пели певчие, какой был дьякон. Разговора этого хватало ненадолго, и Алексей Иванович, вспотев от потуги поддержать праздничную тему, вынимал большой цветной платок, вытирал свою совершенно лысую голову, и не теряя тона, откланивался и отбывал. А вот не приди он о утра, тревожились бы, и праздник был бы не в праздник!
Из остальной дворни остановлюсь еще на горничной Вере Трофимовне Кравченко, приказчике Константине Егоровиче Буткове и моем сверстнике и друге Алексее Дурных.
Вера поступила к нам подростком с жалованьем 1 рубль в месяц, дожила до старой девы, и лет сорока вышла замуж за вдовца картузника, немолодого и робкого мужика. Мальчиком я выучил ее грамоте, ставя ее на колени и всячески проявляя свою учительскую власть. Она терпела и отблагодарила меня четками, принесенными из Киева, куда она ходила пешком. Четками же потому, что я был богомолен, прислуживал мальчиком в алтаре и читал дома акафисты вслух, на которые приглашалась и она.
В семье вся жизнь шла по церковному кругу: мясоеды, посты строгие и нестрогие, праздники большие и маленькие, среды и пятницы, в которые также не ели скоромного, даже и мы, дети. Отец не был ревностно религиозен. Конечно, он говел в Великий пост, ходил в двунадесятые праздников церковь, но он же и говаривал: «Сегодня свеча, завтра свеча, а там и халат с плеча». У матушки был дар веры, и верила она слепо, крепко до слез. Занятая первую половину жизни детьми, она бывала в церкви не часто. Но с годами, особенно овдовев, она стала бывать в ней ежедневно, не любя говорить об этом, и не навязывая никому своего отношения к церкви и Богу.
Я с детства был проникнут духом аскетизма и постничества. Отцу это не нравилось, матушка одобряла. А я зимою, встав в три-четыре часа утра, бежал по пустынным улицам городка в свою приходскую церковь, часто заставал ее еще закрытою и, переждав в сторожке, входил в нее с церковным сторожем и зажигал первый огонек, который потом множился и разливался по всей церкви. Начиналась ранняя заутреня с пятью-десятью человеками вначале, а затем церковь наполнялась. К «Херувимской» в церкви устанавливалась особая тишина. Серьезность и важность момента службы охватывала всех. Двери алтаря закрывались наглухо, и наступало мгновение высокого молитвенного состояния.
В это время мне пришлось прочитать «Детство, отрочество и юность» Толстого. Книга эта раздвинула мне рамки жизни, но не аристократическое положение героев захватило меня. Я не мог оторваться от тех строк, где описывается бедная монашеская келья, — тихий угол молитвенного труда и подвига. И тогда я сказал матушке, стесняясь и волнуясь, чтобы она отдала меня в монастырь. Она не огорчилась, а перекрестившись, сказала: на все воля Господня.
Около этого же времени родители побывали на богомолье в Киеве. Это было целое событие. Отец еще куда-то выезжал, матушка же — никогда. Киев и лавра поразили их. Одаривая нас крестиками, деревянными ложками со сложенным троеперстием, матушка сказала мне: «А мы уже с отцом пожалели, что не взяли тебя с собой, Михаил, гляди бы и оставили там». Вот, повторяю, откуда в ту пору и четки в подарок.
Свободное копирование
