К половине сентября все было готово. Вернулись из отпуска иногородние, которым я разрешил съездить на несколько дней домой. Все дали установленной формы подписку. Среди хлеборобов оказался один неграмотный. Впоследствии этот бойкий парень во время эвакуации Крыма, отстав от своей части, реквизировал в Симферополе пару лошадей из пожарной команды, приехал в Севастополь, когда наши корабли были уже в море, сел на французский миноносец и через Константинополь одиночным порядком сумел добраться до Галлиполи.
Наступило утро отъезда.
Я обошел последний раз нашу казарму, плац. Спустился к Суле взглянуть на лошадей, пасшихся на монастырском лугу. Грустно было оставлять мою Мэри.
Подъехал взводный экипаж, отобранный в свое время у предводителя повстанцев Дробницкого. Тяжелые вещи заранее были отосланы под охраной на станцию. Колеса сначала катились по пыли, потом задребезжали по мостовой. Лубенская жизнь кончалась, но я чувствовал, что никогда не забуду этого города.
"Один за другим подъезжали к вокзалу извозчики, вылезали из пролеток добровольцы с корзинками и чемоданами, старые солдаты с сохранившимися еще с германской войны вещевыми мешками здоровались со мной и тащили свои вещи в "почікальню". Одни приезжали с веселыми, возбужденными, праздничными физиономиями. Это были самые молодые. У тех, что постарше, лица были серьезнее, строже. Некоторые хмуро посматривали по сторонам. Только что простились дома с родными. Но в "почтальне" встречались с товарищами, и сразу всем становилось легче. Через полчаса в маленьком зале стоял веселый гул. Ждать пришлось долго. Прояснились глаза и у тех, которые накануне тянули шнапс, мозельвейн, гетманскую водку и приехали на вокзал с бледными, сонными физиономиями.
-- Господин поручик!
-- В чем дело?
-- Германский комендант станции предлагает прицепить наши вагоны к их эшелону.
Иду благодарить за любезность. Немец в свою очередь желает счастливого пути и успеха".
Приехал нас проводить какой-то старичок-генерал, надевший ради этого случая золотые погоны. Раньше я его встречал на улице в стареньком беспогонном кителе. Нас всех это очень тронуло. Лично никто генерала не знал. Незадолго перед отходом поезда явился адъютант коменданта Лубен и передал мне от имени майора, что он желает всем едущим счастливого пути и счастливого возвращения домой. Генерал Александрович тоже прислал своего адъютанта проводить нас и пожелать всего хорошего всем нашим -- и офицерам, и солдатам приятно. На Прощание столько внимания со всех сторон. И русский генерал, и украинцы, и немцы... Начальник станции пригласил к себе офицеров перекусить. Оказался настоящий завтрак с гетманской водкой.
"Подали товарные вагоны. Выстраиваю добровольцев на перроне. Делаю перекличку...
Юнкер Лисенко щелкнул затвором фотографического аппарата. Через десять минут едем.
По вагонам!
Германские часовые оттесняют провожающую публику. Какая-то гимназистка протягивает цветы. Громкий говор у переднего вагона. Женский голос выкрикивает:
-- Костя, милый, не пущу... не пущу...
Высокая худая старушка обняла моего единственного студента Костю Шулкова. "Он ехал тайком, зная, что дома не согласятся. Отправился якобы в Киев, но ночью пробрался в казармы и несколько дней никуда не ьыходил. В последний момент, когда уже ехал на вокзал, увидела кухарка, возвращавшаяся с базара.
-- Вы начальник эшелона?
-- Так точно.
-- Зачем вы приняли моего Костю? Он еще ма-аленький...
У старушки дрожит подбородок и глаза полны слез. Показываю инструкцию. Принимать не моложе 17 лет. Разрешение родителей не требуется. Шулкову двадцать первый.
-- Если ваш сын не пожелает ехать, я уничтожу его подписку, но говорите с ним сами...
Отвожу взволнованного красного Костю в сторону.
-- Пройдите с мамой на вокзал и решайте скорее. Остается семь минут.
Перед самым отходом поезда Шулков вернулся в вагон уже спокойный и радостный. Они прошли на квартиру начальника сУанции и там, видя, что уговоры не действуют, старушка благословила "маленького Костю" и распрощалась с ним".
"Подходит германский эшелон. Нас прицепляют к нему. Последние прощальные поцелуи. Свисток -- и тихо поплыла платформа. На ходу выпрыгивают последние провожающие. Крики "ура". В обоих вагонах одновременно запели "Боже, Царя Храни".
Быстрей и быстрей идет поезд. Здесь спуск к Суле, и вагоны начинает бросать из стороны в сторону. Мелькают багрово-красные клены, темная зелень дубов. В открытые двери прорываются яркие блики солнца. Уже далеко позади осталась станция, гимназистки, старик-генерал, германские солдаты, а добровольцы все поют и поют. "Боже, Царя Храни", потом "Славься, славься..." и опять гимн. Вот опять виден их родной город, весь белый, радостный. Среди зелени парка горят купола монастырской церкви, недалеко красные корпуса казарм.
-- Смотри, Володя, вот наш дом виден... Гимназия... Окружной суд...
-- Прощай, Лубны!
-- Хлопцы, а ведь некоторые из нас не вернутся...
-- Мишка, опять заскулил.
-- Господа, споем на прощание: "Ще не вмерла", последний раз...
-- Ну, это не стоит... Гимн, господа!
Опять поют. Потом все понемножку затихают. Хочется лечь, заснуть после встряски последних часов. Скоро в вагоне сонное царство. Только новички никак не могут приспособиться к лежанию на полу, перестилают шинели, подкладывают поудобнее мешки, переворачиваются с боку на бок. Потом и они кое-как засыпают".
Свободное копирование
