Через два-три дня после возвращения из научной экспедиции против таращанцев я поехал в Киев по делам Куриня. Погода опять поправилась. Стояли горячие душные дни.
В гетманской столице было нарядно, людно и весело. Венская оперетка делала полные сборы. Процветал фешенебельный "Coлapiyм--Пляж". Из Советской России то и дело приходили поезда с украинскими "репатриантами". Добрая половина их носила великорусские, немецкие и польские фамилий -- превратились в "украинцев" благодаря "старым связям" с людьми, оказавшимися теперь на видных "посадах" гетманской Державы. Многим помогли знакомые иностранцы. "Репатриантам" -- я нарочно ходил взглянуть на них на вокзал -- казалось, что они попали в сказочную страну. Набрасывались на белый хлеб, пирожки, ветчину. Молодежь с места в карьер начинала объедаться пирожными.
На Крещатике и в Липках встречались "весь Петербург" и "вся Москва". Уверяли, что в Киеве собралось две трети сенаторов Российской Империи. В южно-русской столице стали появляться богатые и родовитые австрийские и германские семьи. Ехали "на дачу" в богатую и привольную страну, где веер было вдоволь и жилось гораздо лучше, чем в центральных державах. Я видел Киев в разные годы. Никогда, I даже в эпоху предвоенного расцвета, он не был, внешне по крайней мере, таким блестящим, оживленным, людным городом, как при гетмане. Собственно, будь у настоящих украинцев немножко больше широты взгляда, они должны были бы радоваться. Силою вещей Киев стал подлинной столицей огромного и сравнительно упорядоченного государства. Под охраной немецких штыков аппарат управления быстро налаживался. Несмотря на все свои недостатки, Украинская Держава была, конечно, несравненно больше похожа на государство, чем любое южнорусское государственное образование, кроме, пожалуй, маленького героического Крыма 1920 года. Разница в том, что последний все время оставался осажденной крепостью, в то время как Украина Скоропадского никакой внешней войны не вела. Что касается восстаний, вроде Таращанского или Звенигородского, то для наблюдателя, не слишком задумывавшегося над положением вещей, -- огромному большинству задумываться не хотелось, -- это были в конце концов эпизоды местного значения, не нарушавшие мирного хода в общей, несомненно, налаживавшейся жизни.
Быт гетманского Киева иногда стараются представить либо как оперетку, либо как "пир во время чумы". Элементы оперетки в Украинской Державе, несомненно, были, но наряду с ними было и подлинное государственное строительство, особенно в некоторых областях. Основанная при Скоропадском Украинская академия наук пережила Державу. Думаю, что переживет и большевиков.
Что касается "пира" и "чумы", то, по правде говоря, во время моих наездов в Киев я не видел ни того, ни другого. Зато сильно чувствовалась радость избавления и радость жизни, особенно это касается молодых офицеров, долго пробывших на войне. Бросить все и ехать на Дон и Кубань для "устроившихся" было очень нелегко.
Крепко держались за веселую киевскую жизнь и те, кому приходилось очень нелегко в гетманской столице. В переполненном городе открывалось множество новых ресторанов и кафе. В качестве лакеев в них служили, главным образом, бывшие офицеры. Тогда, в 1918 году, мысль вообще плохо мирилась с возможностью такого сочетания понятий -- "бывший офицер" и "лакей". Кроме того, многие из новых ресторанных слуг, чтобы показать публике, что они не "простые", нацепили на лакейские фраки значки военных училищ. Большей моральной безвкусицы, действительно, трудно себе представить. Насколько помню, это безобразие в конце концов было воспрещено властями,
Впрочем, некоторые шли в лакеи далеко не с легким сердцем.
"Как-то в одном из больших кафе на Крещатике я увидел своего товарища по старой батарее, разносившего мороженое. И он, и я почувствовали себя сначала очень неловко. Потом, освободившись, он подошел ко мне. Словно за что-то извиняясь, начал говорить о Добровольческой армии и в заключение, оглядываясь по сторонам и сделав таинственное лицо, протянул мне небольшую бумажку. Это было воззвание организаторов Южной армии. Таинственность, положим, была ни к чему..."
Незадолго перед моим приездом Киев был очень взволнован убийством фельдмаршала Эйхгорна (30 июля). Я еще застал расклеенные по городу белые извещения германского командования о суде и исполнении смертного приговора над убийцей Борисом Донским (казнен 10 августа). И в Киеве и в Лубнах решительно все, с кем приходилось встречаться, осуждали убийство и жалели старика-фельдмаршала. Некоторые украинские газеты писали о том, что будто бы сторонники "Единой-Неделимой", хотя молчат, но злорадствуют. Это совершенно не соответствовало действительности. В самых интимных разговорах с глазу на глаз очень разнообразные люди, в большинстве не украинцы, отзывались о террористическом акте эсеров с негодованием. Считали, что они льют воду на большевицкую мельницу.
Впоследствии интересные подробности о суде и казни Донского' мне передавал тот самый корнет Постников, который будто бы был переодет германским офицером в день разгона Центральной Рады. Германцы якобы подвергли убийцу фельдмаршала мучительным пыткам с целью заставить его выдать сообщников и рассказать, как был организован заговор. Донского резали ножами. Потом перевязали раны, перевели на больничный режим, очень хорошо кормили. Затем опять подвергли пыткам. Убийца скончался в тюрьме, а публично повешен был якобы труп.
Постникову обо всем этом рассказал граф Альвенслебен, руководивший и допросами и истязаниями. Я не могу, конечно, утверждать, что офицер, представившийся мне как корнет Постников, не выдумал этой истории. Должен, однако, сказать, что тогда, в начале 1920 года, его рассказ показался мне очень правдоподобным. Некоторые детали придумать было трудно. Отлично помню слова Постникова:
-- Все-таки, знаете, у них другая психология... Вы представляете себе Альвенслебена? Блестящий гвардейский офицер, культурный, воспитанный. Отлично говорит по-французски. Что вам еще о нем сказать?.. Всегда великолепно отполированные ногти. И вот этот джентльмен руководит пыткой...
Повторяю, я не могу поручиться за точность излагаемых здесь сведений. Ограничиваюсь тем, что точно передаю слышанное.
Свободное копирование
