Так проходили летние месяцы восемнадцатого года. О некоторых чрезвычайных событиях расскажу в следующей главе. Эту закончу описанием того, как мы присягали на верность "Украінсюй Державі i Ясновельможному Гетьманові".
Закон о присяге на верность украинскому государству был обнародован еще 30 мая. Не желавшим считать себя гражданами Украины представлялось право подать властям соответствующее заявление. Насколько я знаю, ни в Лубнах, ни в уезде ни одного отказа от гражданства не было. Впрочем, этот факт еще не дает права считать молчание знаком внутреннего согласия. Я лично знал людей, рассуждающих приблизительно так:
-- Мы этой украинской лавочки знать не знаем. Пусть пишут, что хотят, -- отвечать не будем. Немцы оккупировали южную Россию, набрали разных изменников и диктуют им законы. Какая там "Держава"...
Когда 20 июля был опубликован текст присяги и генерал Литовцев решил, что Куринь, как воинская часть, также должен ее принести, не желавшие присягать нашлись и у нас. Служить, мол, можно, а присягать -- значит, отказываться от России. Должен сказать, что такого взгляда я не понимал ни прежде, ни теперь. Много спорил с братом -- он тоже вместе с несколькими товарищами присягать Скоропадскому не хотел. В конце концов, генерал Литовцев решил, очевидно, не обострять вопроса и не исключать из Куриня упорных "русофилов". Сказавшихся больными и не явившихся на общую присягу вторично к ней не приводили. Церемония состоялась в последних числах июля. Куринь построился развернутым фронтом на плацу между казармами. На правом фланге стояли чины штаба в парадных темно-зеленых не то черкесках, не то жупанах, изобретенных в Лубнах специально для депутации, ездившей поздравлять гетмана с избранием. Эффектные одеяния, смахивавшие, правда, на театральные костюмы, тогда очень понравились Скоропадскому и его приближенным. К высокой фигуре генерала Литовцева очень шел этот жупан с приколотым к нему Георгиевским крестом и звездой, кажется, Анненской, которую он надевал в торжественных случаях. Вот только папаха с желтым шлыком и золотым "дармовисом" плохо гармонировала с его очень петербургско-немецким лицом и золотым пенсне. Наоборот, ротмистр Белецкий -- широкоплечий, рыжеусый – смело мог сойти за малороссийского старшину былых времен.
Остальные офицеры были большей частью в кителях при орденах -- у кого, конечно, они сохранились. В общем, картина получилась живописная и пестрая. Пришло посмотреть много горожан -- родственников и знакомых чинов Куриня. Присутствовал и президиум местного отдела партии хлеборобов-демократов с С. Шеметом во главе.
Священник, сильно запинаясь, читал украинский текст присяги: "Обещаю й присягаю Всемогущим Богом i святим Евангеліэм, шо буду служити, не жалточи свого життя, вipно i шipo аж до останньош краплi крови Украіньскій Державі i Ясновельможному Гетьманові..." После каждой фразы на плацу нестройный гул повто Третий раз в жизни присягал. Впервые -- царю в манеже Михайловского училища, I потом весной семнадцатого на высоте 1526 в лесистых Карпатах -- Временному правительству и вот теперь пришлось еще раз -- во дворе лубенских казарм Державе Украинской и гетману ее. После Денисовки слова "не жаліючи свого життя" повторял с некоторым правом, но все-таки на душе был разлад.
По окончании молебна говорил Шемет о гетмане, о козачестве, но больше всего о украинской самостийности. Мы слушали с тоскливым чувством. Так надо, но неприятно, что нельзя иначе...
Свободное копирование
