Кстати сказать, в Лубнах интеллигентные люди еще настолько жили понятиями мирного времени, что о моем переселении в казарму (все остальные офицеры жили в городе) было немало разговоров. Хвалили, но удивлялись. Я же чувствовал, что, живя на отлете, никак не наладить ухода за лошадьми, да и вообще в наших условиях все время нужен хозяйский глаз. Я являлся и на утреннюю уборку, и на проверку, потом производил езду и занятия, и только обедать уезжал в город. К вечерней уборке опять возвращался в казарму".
"Не без труда удалось приучить добровольцев к вставанию в пять часов утра. Со старыми солдатами было легче. Вначале наиболее молодые Никак не могли проснуться. Повторялось то же самое, что я наблюдал в Михайловском училище на своих товарищах -- кадетах. Как будто бы человек проснулся, собирается натягивать штаны, а потом валится на кровать и моментально засыпает. Часто приходилось вместе с дневальным поднимать самых упорных сонь.
Постепенно учащиеся втянулись и сами полюбили раннее вставание. Стоял тихие светлые дни горячего украинского лета. На заре чуть заметный пар шел oт росистой травы, из монастырского парка тянуло ночной душистой сыростью. Вода в Суле казалась парным молоком. От казармы было рукой подать до прибрежного] луга, влажного, чуть топкого, продолжавшего зеленеть, несмотря ни на какую жару.Т уда дважды в неделю спускались мы на неоседланных лошадях, раздевались и купали их в реке. На просторе, вдали от жилья, скинув зеленые шкурки, добровольцы окончательно забывали о своем солдатском звании. Визжали, кричали, гонялись друг за другом... "Старые солдаты" -- ездовые, парни лет по двадцать шесть -- по двадцать семь, тоже дурили вовсю. Нередко на берегу усаживались немцы постарше. Покуривая свои трубки и снисходительно улыбаясь, они смотрели на нашу суету. Немцы помоложе сами раздевались, лезли в воду и начинали водяное сражение с ukrainischen Soldaten. Германские солдаты, кстати сказать, никак не могли понять, почему это Ober-Leutnant сам купает свою кобылу. Чувствовалось, однако, из разговоров, что наша "демократизация" им нравится. Облик Куриня, правда, сильно изменился по сравнению с первыми неделями его существования. Еще до гетманского переворота понемногу явочным порядком офицеры, не занимавшие командных должностей, начали именоваться не "казаками", а по чинам старой армии, только в переводе на украинский язык. Такие случаи, как назначение караульным начальником унтер-офицера, а часовыми офицеров, прекратились сами собой, но все-таки весь наш быт отличался крайней близостью начальников и подчиненных. Денщиков и вестовых не было. Мою лошадь убирал один из ездовых.
После купания, чтобы разогреть лошадей, ехали домой галопом. Иногда кто-нибудь летел через голову и, если повод при этом не оставался в руке, лошадь продолжала скакать, предоставляя седоку плестись пешком и попасть в конюшне под град насмешек товарищей".
Больше всего мне было работы с лошадью. Конное дело я и раньше любил, Благодаря хорошим учителям -- моим кадровым товарищам -- знал его неплохо, но все-таки во время Великой Войны на мне лежала только небольшая часть ответственности за конский состав батареи. Теперь приходилось делать все. Во время экспедиции по уезду отбирать у крестьян отощавших, зачастую израненных казенных лошадей. Смотреть, чтобы не попали сапные и чесоточные. Лечить, подкармливать, определять возраст, составлять описи. Потом подъезжать и напрыгивать. В то же время каждый день я обучал молодежь езде -- сначала в манеже, потом в поле. Часто устраивал взводные учения и дальние поездки. Изо дня в день следил за уборкой лошадей и за чистотой конюшни. В нормальных условиях: военной службы все делается почти само собой. Теперь ничто само собой не, делалось. С утра до вечера приходилось стоять над душой, действовать на: самолюбие, настаивать, требовать. Зато результаты, по крайней мере что касается лошадей, получались, по совести, хорошие. Было приятно войти в чистую, просторную конюшню, потрепать по крупам отличных упряжных и верховых лошадей, бодрых, сытых, с лоснящейся шерстью. Моя гнедая Мэри косила на меня, глаз, вбирала дыхание хозяина, гремели цепи, постукивали копыта. Не Бог весть какое достижение эти полсотни коней, но у меня было приятное сознание, что' работаю не впустую. Дома штудировал "Книгу о лошади" князя Урусова -- лучший труд по гиппологии на русском языке. История древней философии ожидала, лучших дней. Советовался с помещиками, коннозаводчиками, ветеринарами. К концу лета через мои руки так или иначе прошло сотни четыре лошадей. (Большую часть приводимых крестьянами во время экспедиций приходилось браковать). Образовался порядочный опыт. Мне предлагали даже место члена-приемщика ремонтной комиссии. Положение Куриня в то время было почти безнадежным, и я в принципе согласился, но потом, не дождавшись назначения, уехал на Дои. Увлекался я и барьерной ездой. Мэри свободно брала барьер в два аршина двя вершка. Случалось, понятно, и падать. Однажды я так хлопнулся виском о твердую землю (лошадь попала ногой в незаметную дыру от столба и перекувырнулась), что потерял сознание. От этого случая осталось воспоминание в виде периодически повторяющихся мигреней.
"По субботам обыкновенно устраивались дальние поездки, верст за пятнадцать-двадцать. Выезжали на заре, проводили целый день где-нибудь в селе, там же обедали и возвращались поздно вечером, когда спадет жара. Эти поездки любили все -- и офицеры, и старые солдаты, и учащиеся. У кого не было коней, старались достать. Артиллеристам охотно доверяли лошадей и из других частей нашего отряда.
По утрам поля пахли зреющей пшеницей и полынью, кричали невидимые перепела, с первыми лучами солнца начинали заливаться на разные голоса бесчисленные кузнечики. Свежие, сытые лошади шли широким шагом... В такое утро хорошо дышалось, хорошо пелось и хорошо мечталось. Иногда мне чудилось, что на самом деле воскресли времена гетманов. И козаки запорожские воскресли. Звонкими молодыми голосами поют о славе далеких походов, о степях, где буйно и весело гуляет рыцарство вольной Украины... Захватывало очарование старых песен".
"Много смеялись и смеются над украинской самостийностью. Я сам смеялся и смеюсь. Но все-таки остается какое-то "но". Я видел его у очень многих -- и у природных жителей Юга и у случайно туда попавших. Служили в фантастических отрядах фантастической страны, сами потешались над своей службой, потом ушли в Добровольческую армию, а все-таки то "украинское" в них осталось".
В своей первоначальной записи я пытался объяснить это почти подсознательное "но" очарованием украинской старины. Думаю теперь, что ошибался. Просто мы очень одни любили, другие полюбили, не самостийную Украину, а просто Украину. Лично для меня при мысли о России прежде всего вспоминается Подольская губерния. Этого не вытравить. Вероятно, поэтому мы и относились к украинской государственности иначе, чем коренные жители Великороссии.
Свободное копирование
