Утром двадцатого выступили в обратный путь. Впереди конная сотня пела:
Так громче, музыка, играй победу,
Мы победили и враг бежит...
Итак за гетмана, за нашу веру...
Вообще возвращение было веселое. Понюхали пороху и, по крайней мере, перед немцами не оскандалились. Получившим первое боевое крещение особенно хотелось поскорее домой. Рассказывать, рассказывать... За двое суток столько переживаний.
Белый дощатый гроб везли в самом хвосте колонны. В Лубнах нас встретили толпы народу. Оказывается, рассказывали о нашей судьбе ужасные вещи. Отряд окружен, огромные потери, много убитых. Матери плакали. Германской комендатуре не давали покоя телефонные звонки. Всю эту панику развели двое учащихся, не выдержавших нервного напряжения и бежавших с поля сражения. Как всегда уклонившимся от боя казалось, что все погибло. Окружены, разбиты... Им вот удалось спастись, а об остальных ничего не знают.
Убитого мальчика-хуторянина провожал весь Куринь и множество публики. Было много гимназистов и гимназисток. За колесницей, полной венков, шел отец -- пожилой, высокий крестьянин и горько плакавшая мать. На родителей было тяжело смотреть -- хоронили единственного сына. За ними -- генерал Литовцев, комендант и германские офицеры, участники боя, в походной парадной форме.
Когда гроб опускали в могилу, артиллерия дала троекратный залп, а в промежутки, между пушечными выстрелами, салютовали пешие сотни. Почести, положенные; при погребении генералов, но мы решили отдать их первому солдату, павшему на поле брани в рядах Куриня.
Денисовская экспедиция показала, что наш отряд -- вполне боеспособная часть. Пессимисты думали, что под пулями новички лягут и будут лежать, а то и! просто разбегутся. Я, положим, был в числе оптимистов.
Вместе с тем совместное участие в бою внутренне сблизило Куринь с немцами. Повторилось то же самое, что было в дивизии . Натиева. На германцев, и на офицеров, и на солдат, атака молодежи произвела большое впечатление. Наши тоже оценили по достоинству немецкую пехоту. Особенно те, которые сами видели, как навстречу густой цепи, наступавшей со стороны Чевельчи нам в тыл, молча пошло отделение с одним пулеметом.
Очень всем понравилось -- и своим, и немцам, -- как вел себя в бою атаман Куриня и его штаб. Впоследствии генерала Литовцева обвиняли в печати во многом--и в том числе и в недостатке личного мужества во время Великой Войны; Думаю, что это неверно. Литовцев во время атаки шел в своей генеральской шинели впереди цепи и несомненно рисковал жизнью не меньше, а больше других.
Тем не менее после первого боя состав отряда, хотя немного, но уменьшился. "Некоторые из крестьян, сыновья которых служили в Курине, испугались мести односельчан и велели хлопцам вернуться домой. Они не думали, что дело примет такой серьезный характер, и боялись дальнейшей борьбы. Интеллигентные же и полуинтеллигентные родители оказались устойчивее. Тревоги, даже отчаяние и слез во время экспедиции было много, но, когда молодежь вернулась невредимой, все успокоились и дело пошло по-старому".
Ушло еще несколько офицеров, бывших студентов, в том числе прапорщик, упрекавший меня в том, что во мне совсем не чувствуется студента. Опасности они не боялись, но в них заговорила, как я считал, "керенская" психология. В принципе применения вооруженной силы не отвергали. На практике хотели бы только грозить стрельбой, а не "стрелять в народ".
Проверяя свои собственные впечатления, я чувствовал, что не стрелять нельзя. Иначе вообще ни о какой борьбе говорить нечего. Деревня подчинится только силе, готовой не грозить пушками и пулеметами, а на самом деле пустить их в ход. Может быть, менее, чем многие из моих товарищей, я понимал, что ослабей мы, нас и наших близких в конце концов перережут, замучат, сожгут на кострах. Надо во что бы то ни стало продержаться, пока не пройдет переходный период. Успокоение наступит тогда, когда в деревне поймут, что бороться с властью безнадежно. Вопрос только в том, какой должна быть сама власть.
Некоторых смущала не необходимость стрелять вместе с германцами по русским деревням, а выкрик одного повстанца, который атакующие услышали в пылу боя:
-- Бей изменников родины!
Когда об этом шли разговоры в Курине, я вспоминал о том, как год тому назад во время войны мы, офицеры, безнадежно боролись на фронте с братанием. Теперь братались с немцами мы, но внешняя война по желанию фронтовиков кончилась и не им кричать об измене.
Свободное копирование
