Когда мы наконец приехали в Архангельск, там стояли морозы. Бабушка, ожидавшая нас на станции Исакогорка, приехала в возке, похожем на ящик, поставленный на полозья и обитый толстым войлоком, с двумя наглухо закрывающимися окошечками. Мы влезли внутрь и завернулись в одеяла и шали.
Приехав домой, мама принесла малыша в бабушкину спальню и, развернув многочисленные шали, положила на кровать. Те, кто ожидал увидеть хорошенького крепкого младенца, были разочарованы. Мой братик был крошечный, болезненный, а путешествие совсем изнурило его. Бледный и грустный, он лежал и апатично глядел на любопытствующие лица, склонявшиеся к нему. Кто-то сзади поднял меня на руки и сказал бестактно: «Наша лучше!». Мама была глубоко задета. Прижав дитя к груди, она с горечью ответила: «Для меня он красавец» — и вышла из спальни.
Мы немного пожили у бабушки, а потом перебрались в свой дом. Через несколько недель братик расцвел, превратившись в прелестного голубоглазого ребенка с золотистыми волосиками. Но так уж повелось со дня нашего приезда, что меня стали называть «наша», а его — «ихний», и так осталось навсегда.
Свободное копирование
