А п р е л ь — май.
Экзамены. Скажу, что экзамены, „испытания", стоили мне труда большого. Обычно учил с утра, часов с 10 и раньше, до ночи, до 12, до часу. И за чаем и за обедом. Каждый курс проходил раза два и все это рассказывал сам себе. Но так как все это было или пресно и знакомо, или ненавистно по складу мысли — то экзамены были для меня и мучительны. Эти дни в письмах любил я изображать стихом Ореуса: Рыхло, сыро сыпется песок... Мучительна была уже „подача прошения", где сочеталось Валерий Брюсов и Роман Брандт, насмешливо соединенные в заметке „Русского Богатства".
Затем две недели я учился напролет. Ходили кругом тревожные слухи. Студенты бунтовали и грозили избить всех, кто будет держать экзамены. Наши ходоки бывали у профессоров и те их пугали строгостью требований, особенно Герье. Я переписывался о этих бедствиях с Саводником и мы оба очень печалились.
Два раза собирались мы все (у меня) для совещаний; сходились человек 10 — 12, друг другу незнакомых или почти, готовили программы... Первыми были „письменные испытания" (26 и 28 апр.). Ходоки ходили узнавать темы. Герье раскричался: — Это ведь экспромты? не так ли? Но позволил прислать список, чем каждый специально занимался, так что все мы были более или менее готовы. Я на тему „Руссо" написал нечто, очень мило, с характеристикой XVIII века, обзором состояния Франции до революции и влияния Руссо на революцию... Были у меня два эпиграфа: Je n’avais rien conçu, j’avais tout senti. (J. J. Rousseau) Lascia le donne e studia la matematica. (Сказано ему). Ключевский, напротив, встретил наших ходоков очень ласково и намекнул, что тема будет или „Влияние степина..." или „Смутное время".
Но когда мы пришли на испытания, он дал единственную тему (у Герье их было 7)— „Влияние реформ Петра В. на хозяйственный быт и политическое устройство России". Мы были поражены. Никто не был готов. Пошли просить о другой теме. Ключевский после долгих молений сжалился, дал тему: „Явления русск. истории XIII и XIV в. ". Это я и писал, писал плоховато, по казенному. Затем была неделя подготовки к Новой и Средней истории. То было самое тяжелое время. Никто не был уверен, что выдержал письменные испытания, все боялись Герье, рисовавшегося нам все же тираном. У меня вдобавок ко всему не было лекций и пришлось учиться по истории Кареева.
К тому же меня мучили гости. Заезжал Вл. Гиппиус и сидел у меня часа 3, читал много стихов и удивлялся, по какой причине печатают в журналах те стихи, которые там печатаются.
Потом заезжал Бальмонт. Все же страх перед Герье был таков, что я знал Новую историю блистательно. Похуже, но все же хорошо — Среднюю.
После однодневного отдыха были классики. Это было трудно. Для меня самым неудачным экзаменом был греческий. Единственный раз тут получил я отметку „удовлетворительно". Дело в том, что я не перевел последней главы, понадеялся, а ее то именно и спросил Соболевский.
Зато по-латыни я блистательно сообщал даже разночтения. Общие несчастия сблизили нас, держащих. Мы искренно печалились о проваливающихся. Жалели одного из Шаблиовских, которого загубил Виноградов за то, что тот не знал Генриха Льва.
Особенно же жалели Транквилицкого. То господин лет за 30, быть может, под сорок, служащий где-то (почтамтский чиновник?), державший экстерном. Ко всему приготовился он удачно, но к классикам — не мог. Шеффер, Соболевский и председатель наш Никитин терзали его по три четверти часа, вздыхали, что у него незаметно „знания языка" и, наконец, провалили. Совсем „несправедливо", ибо для нас, студентов, экзамен по классикам не был серьезным, а полукомедией, что же — спрашивали перевести 5 — 6 строк!
Трудный был еще экзамен по русской истории. Учить пришлось много, ибо „с полукурсового" все перезабыли. Выучить учебник Соловьева не легко, я жалел, что не попробовал выучить его наизусть, что было бы легче всего. Когда учил я князей удельных, приходил Перцов, проездом в Казань, но я уклонился от свидания с ним.
Все остальное было много легче. Экзамен по церковной истории был немного смешон. Лебедев роздал свои брошюрки, зачастую очень потешные. Ходил к нему за ними Викторов. Лебедев, оставляя его среди беседы, уходил в соседнюю комнату и начинал петь псалмы.
Очень приятным был для меня экзамен философии, но поучиться пришлось все же, ибо стыдно было бы не знать чего-либо. Как раз умер Грот перед этим экзаменом и потому он прошел под некоторым трауром. Я считаю Г рота бездарнейшим существом, но человек он был дельный, нужный, хороший.
Заходил ко мне за это время Ореус, читал много стихов и похвалялся много. Стихи хорошие. Жду от него много. Последними стояли Римляне и Славяне. Римляне были мне знакомы, а Славян пришлось учить совершенно заново, (хотя программу и составлял я). Держали эти экзамены вместе (а то Герье был болен). По Риму спрашивали много и по-славянски много (Соколов), но Соколову больше всего хотелось не узнать, что знает студент, а свои знания показать (как раньше Шефферу, похвалявшемуся перед Никитиным).
В дни подготовок к этому экзамену пропали для нас пушкинские празднества, которых я так и не видал. Лишь Бальмонт заезжал и рассказывал. Любопытнейшее в его рассказе было, как Гольцев на обеде предложил устроить „пушкинскую богадельню для престарелых поэтов'*, а Фофанов не выдержал и закричал с другого конца стола: „Не хотим!“.
После испытаний были мы все измучены. Из 19 человек выдержали по 1-му разряду лишь 8, по 2-му — 5, а 8 провалилось (у словесников из 22 — 20 по І-му разряду и провалился лишь 1; а у классиков из 5 провалилось 2, а из 3 выдержавших 1 передерживал историю искусства; я сам видел, как он плакал, получив „неудовлетворительно** и разводил руками, плотный такой, полный, с красивыми усами.
Вот кто кончил у нас: А. Андреев, Брюсов, Д. Викторов, Е. Вишняков, Вас. Извеков, С. Исполатов, Львович, В., Покровский, Г., Романовский, Вс., Саводник Вл., Сперанский, Мих., Шаблиовский 2-ой.
Мы, кончившие, устроили ужин и оргию, кончившуюся довольно позорно. С Извековым пили мы за анархизм, после бродили по самым отреченным пристанищам. Два дня после у меня болела голова.
После экзаменов оправлялся я медленно. Ездил к Лангу в Кусково, ездил к Бальмонту на Баньки (по Ильинскому шоссе), где с ним сидели и бродили мы и пили до 5 час. утра... Впрочем, беседовали все о том же, о Клеопатре, о боге, о лилиях...
Теперь собираемся в Крым.
Свободное копирование
