Сент., 12.
Снова и неожиданно был Добролюбов. Мы втроем (я, Эда, Надя) читали о Декарте; звонок, он пришел совсем иным, чем был прежде. Я пытался заговорить с ним, но он отвечал односложно. Часто наступало молчание. Вдруг со словами „Я помолюсь за вас“ он вставал и падал ниц.
Мы были в волнении. Эда совсем бледнела. Я спросил у него: „Кому вы молитесь?", он отвечал — „Всем чистым духам, земным и небесным" и вам „ангелам" — и он положил еще четыре земных поклона, нам троим и нашему браку. Эда дрожала и один миг почти упала в обморок. Последние мгновения вечера мы были совсем вне себя. Со словами: „Если не поцелую ноги вашей, не будете со мной в раю", он поцеловал нам ноги...
Ночевал он у нас. Потом был у нас утром, уходил и, вернувшись, провел время часов до 6-ти... С большими промежутками произносил он предложения: — „Молюсь за вас утром и вечером, вы всегда со мной".— „О, не заставляйте меня слишком долго жить в изгнании!".— „На небесах уже все кончено, теперь пусть поймут люди". — „Вы говорили, что боитесь только одного — смерти моей, но как же вы ужаснетесь, узнав смерть моего духа"...
Прощаясь, я ему сказал: „Воистину вы тяжелы нам. Как некогда Симон, я скажу вам: выйди от меня, ибо я человек грешный". Он, видимо, был поражен и просил: „оставьте меня одного". Когда мы опять вернулись, он сказал нам только о смерти своего духа. Мы же не сказали ничего, словно провожали его в могилу.
Он оставил нам связку своих бумаг.
Idem.
Был в „Русск. Арх.", относил свою статью о Тютчеве.
Видел там П. Бартенева, древнего старца, в креслах, а около костыли. Мило беседовали с ним о русском языке, а он все вспоминал Аксакова и Киреевского. Негодовал он, конечно, на современных писателей и их слог: „Иностранные слова оттого, что писатель заимствует мысль у иностранных писателей; кто ясно сознал свою мысль, тот выскажет ее по-русски". Потом пришел его сын, понравился мне менее.
Свободное копирование
