А в г у с т , 4.
Вчера Добролюбов уехал. Виделся с ним еще три раза. Две встречи в Москве ослабили впечатление. Он говорил о себе прошлом, рассказывал неинтересные и даже непривлекательные случаи своей жизни, рассказывал как бы с удовольствием. Часто затем возвращался к словам, что он Антихрист и приводил пророчества в подтверждение. Написал против своего обета («в минуту смущения», по его выражению) прозаическое стихотворение о истине, которое мне не понравилось.
Но вчера, когда Добролюбов опять пришел к нам, в Останкино, чтобы проститься, он опять был хорош. И в прошлом своем он нашел интересное. Он рассказывал о своей теории наследственности. Воли умерших предков — думалось ему прежде — остаются для нас внешними, мы их знаем, как природу. Самые древние воли — скалы, камни, из более близких тысячелетий дошли до нас воли, как растения, еще ближе, как животные. И тело наше тоже — воля прежних. Наши воли, воля теперешнего человечества тоже останется и будет потомкам видеться в том виде, как мы теперь понимаем природу. Если мнение о природе, как представлении, охватит всех, быть может, мы этой новой волей победим старую и природы не станет. Добролюбов как-то выводит из этой теории свои прежние дворянско-консервативные убеждения.
Но что лучше, он написал, исходя их этих мыслей, несколько прекрасных стихотворений.
Проскользнули в разговоре и намеки на настоящего Добролюбова, проговорился, что „бежал из дома". Упомянул, что мать прислала ему денег. Читал он письма к нему (от Эрлиха) и свои. Одной девушке он пишет: „Когда вы будете достойны, я приду и скажу вам истину, ради которой стоит жить". Прощался он с ней, как со „своей невестой во Христе". Письмо к матери написано нежно, он говорит ей: „верьте своей старой верой, и я убежден, что вы найдете свободу".
Мы ходили до полночи по улицам. „Что вам пожелать?" спросил я, когда мы расставались. — Пожелайте, чтобы я остался жив и только.
— Верю, что вы не умрете, — возразил я, — этого быть не может.
— До свидания, я вас не забуду.
Он уехал, и стало как-то одиноко и тоскливо. И вспомнил я вдруг, что совсем забыл о своей сестре Наде. To-есть, я видел ее взор, моливший позволения итти с нами, но как-то не воспринял его, так смотрел и не увидал, а теперь вспомнил. Может быть, она плакала. И стало мне совсем тоскливо...
Свободное копирование
