Император. Сон. Характер Николая. Семейные сцены
Я очень желала видеть царя. Мне посоветовали идти часу во втором в Летний сад, где его можно было видеть почти ежедневно.
Вскоре, идя к Летнему саду, я увидела великолепные парные сани с длиннобородым кучером. В санях сидел пожилой, но довольно еще красивый офицер в кавалергардской форме, который так пристально поглядел на меня, что я невольно смутилась.
Сани остановились; два полицейских бережно приняли шинель офицера, и он вошел в сад. Я пошла навстречу, желая еще раз полюбоваться его большими прекрасными светло-голубыми глазами. Я догадывалась, что это царь, и шла быстро, раздумывая о том, что мне делать при встрече с ним, как вдруг он показался неподалеку от меня в своей белой фуражке с красным околышем. Я затрепетала, каясь в своем любопытстве, но все-таки могла бы его хорошо рассмотреть, если бы его большой черной собаке не вздумалось подбежать ко мне и начать приятельски меня обнюхивать.
Это отвлекло внимание государя от меня, и он отозвал собаку словами: "Милорд, Милорд!"
От этой встречи у меня осталось только смутное воспоминание о государе, а именно о несколько жестком выражении его глаз. Один старик, военный, которому я сообщила это впечатление, возразил, что взгляд у государя, сравнительно с его отцом Николаем I, мягкий; в нем нет той твердости. Отец его, бывало, одним взглядом смирял непокорных, и по этому поводу рассказал, как однажды Николай словами: "На колени!" усмирил народ во время холерного бунта.
Вообще же государь мне показался прекрасным, стройным джентльменом, которого все должны любить и полагать за честь считать своею главою. Впоследствии, встретив его несколько раз в великолепной парадной форме, я почувствовала, что в нем есть нечто величественное, какая-то сила, свойственная людям, облеченным властью. Великий князь обожал его.
-- Если со мной случится несчастье, -- говорил он, -- только он один и пожалеет меня.
-- А ваш отец? -- спросила я.
-- Мой отец, -- воскликнул великий князь, -- у моего отца только две страсти: честолюбие и танцовщица, а у государя золотое сердце, и он любит своих.
-- Милая моя, -- прибавил он с грустью, -- я человек, отмеченный роком, рожденный под несчастной звездой.
И он рассказал мне странный сон, виденный им три ночи сряду в Афинах, где он находился тогда со своею матерью и сестрой Ольгой:
-- Мне грезилось, что я был осужден на смерть за какой-то позорный поступок и приведен для казни в Николаевскую залу, всю обтянутую черным крепом. Моя семья в трауре; император бледен как привидение. Меня повели к роковой площадке вдоль рядов солдат моего полка; я взошел на нее и увидел стволы направленных на меня ружей. Зрители рыдали; императрица и моя мать на коленях умоляли пощадить меня. Но он сказал "не могу", взошел на площадку, три раза поцеловал меня и, обратившись к толпе, громогласно произнес: "Как дядя, я его прощаю и люблю; как государь, я вынужден осудить его к расстрелу". После этого он удалился; мне завязали назад руки; раздалась команда -- пли! и я, вздрогнув, проснулся весь в холодном поту...
Я начинала понимать характер великого князя; он был нервен, высокомерен и раздражителен до бешенства и в то же время добрый, заботливый, любящий и покровительствующий всему, что близко касалось его -- от меня до своей последней собаки. Он был скуп на малые расходы и безрасчетно щедр на большие.
Делая сцены из-за 5 рублей, он в то же время осыпал меня тысячами. Это было следствием его воспитания; получая до 20-летнего возраста всего по 10 рублей в месяц, он вдруг вступил в обладание всем своим состоянием (200 000 рублей дохода), которое ему казалось неисчерпаемым.
Члены императорской фамилии не носят с собой денег; делая покупки, они оставляют в магазине записку, по которой расплачивается дворцовая контора, и поэтому они не знают счета деньгам; торгуются из-за копейки и бросают тысячи. Великий князь был в молодости несчастен. Его воспитатели, по большей части немцы, утомляли, мучили и даже били его, вследствие чего он ненавидел немцев; физический и моральный надзор за ним был хуже, чем за любым мелким дворянином из его подданных. Ему, например, дозволяли питаться как угодно; любимой пищей его стал чай с хлебом; только после многих ссор и раздоров мне удалось заставить его изменить эту расслабляющую диету на нормальную.
Однажды, поссорившись с ним, я слегка ударила его по щеке.
-- Как вы осмелились, -- закричал он в ярости, -- ударить великого князя!
Я возразила, что для меня он не великий князь, а мой друг, который не должен забываться. Он ушел раздраженный, но вскоре возвратился.
-- Как жаль, Фанни Лир, что не ты была моей воспитательницей. Я ревнива и не скрывала этого, и он часто поддразнивал меня. Его старались поймать в свои сети не только женщины моего круга, но и великосветские дамы, принимавшие в своих будуарах в соблазнительном дезабилье, но он гнушался ими и не раз, отдавая мне их письма, говорил:
-- Эти с виду нравственные особы на самом деле развратнее последней потаскушки, и они еще смеют осуждать тебя!
Когда мне случалось сидеть в театре бок о бок с этими госпожами и они слегка отворачивались от меня, я храбро повертывалась к ним спиной; сила была на моей стороне -- я владела великим князем и их письмами.
Свободное копирование
