Знакомство с Леоновым. 1922 год
Раз как-то, когда я вернулся домой после занятий в издательстве, сестра Нина в большом возбуждении стала мне рассказывать о новом появившемся в Москве молодом талантливом писателе, с которым она только что познакомилась. Мне надо непременно прослушать его вещи в его чтении, познакомиться с ним и привлечь в издательство, говорила она. Это громадный, неведомый еще талант, которому предстоит большое будущее. Пришедшая тут Маргарита Васильевна Сабашникова {М.В. Сабашникова -- двоюродная племянница М.В. Сабашникова, художница и писательница, первая жена М. А. Волошина.} присоединилась к Нине в восторженных отзывах о новом, молодом, самобытном даровании. Обе мои собеседницы, обладая вкусом и тонким чутьем к изящному, склонны, однако, увлекаться, и я сначала скептически отнесся к их отзывам. Их знакомство с молодым писателем завязалось притом в антропософских кругах, и я склонен был (совершенно неосновательно, как потом выяснилось) приписать их увлечение предполагавшейся мною принадлежностью молодого человека к этой чуждой мне секте.
-- Вот вы так восторгаетесь рассказом, который Леонов вам прочел. Но расскажите мне его содержание. Ведь можно же дать своими словами понятие, в чем сила и прелесть рассказа, -- поддразнил я Маргариту Васильевну, не думая, конечно, задавать ей такую трудную задачу, как пересказ прослушанного художественного рассказа. Но вызов был принят, и Маргарита Васильевна с большим оживлением рассказала тут же известный теперь всем рассказ "Гибель Егорушки". Она выполнила это с большим тактом, прерывая время от времени свой пересказ вставными замечаниями, вроде того, что здесь, мол, автор дает поразительное описание природы, которое можно передать лишь дословно, и тому подобное, и тому подобное.
Но я продолжал высказывать свои сомнения, больше, впрочем, чтобы подразнить дам: "Ну, я вас не понимаю. Как можете вы, при ваших взглядах, сочувствовать подобному рассказу! Человек природы жил себе с семьей, не зная Бога, подчиняясь велениям природы, и были все счастливы. Но вот явился человек веры и погубил ею всех. Ведь так выходит по вашему пересказу! Это может соответствовать моим взглядам, ибо нет того зла, которое не было бы сделано во имя религии или убеждений. Но какие описания природы и людей могут помирить вас с таким сюжетом, подвинуть вас на то, чтобы им восхищаться?"
Разгорелся шуточный спор. Нина и Маргарита Васильевна упрекали меня в софизмах и в конце концов взяли с меня слово, что я прослушаю Леонида Максимовича в ближайший раз, как он будет читать. Я очень охотно связал себя словом, заинтригованный всем, что пришлось слышать.
Ждать долго не пришлось. В один из ближайших дней мы всей семьей пошли на дневной концерт в консерватории. У подъезда мы встретились с Н. А. Григоровои, которая тут же пригласила нас всех на вечер к себе послушать начинающего даровитого писателя, который обещал прочесть у них свой неизданный рассказ. И так мы все гурьбой отправились в назначенный вечер к Григоровым на Кудринскую Садовую.
Григоровы Б. П. и Н. А. занимали во владении быв. Найденова большую квартиру и жили еще просторно, что составляло уже тогда в Москве большую редкость. Известно, что с самого начала революции у нас началось "уплотнение" "жилплощади", приведшее в конце концов к настоящей нашей поистине бедственной тесноте. В обширной гостиной, в которой сохранилась еще в неприкосновенности вся буржуазная обстановка, мы застали небольшое общество людей образованных, причастных к литературе и искусству. Так как подобные вечера потом повторялись несколько раз, то у меня в памяти они смешались, и я затрудняюсь перечислить состав первого собрания. Назову лиц, вообще бывавших на этих вечерах, кроме самих хозяев: С. П. Григоров, супруги Фалилеевы В. Д. и Е. Н. (гравер), Кравченко А. (гравер) с супругой, бывший издатель Коппельман, Рачинский (литератор), присоединился впоследствии Илья Семенович Остроухов, искренне и горячо полюбивший затем Леонида Максимовича. Это были или старики, или люди уже с известным весом в обществе и в своей области, с уже давно сложившимися вкусами. Из молодежи были София Павловна Григорова, мои дети Нина и Таня и не всегда Сережа с женой. К молодежи, конечно, относился и сам виновник собрания -- Леонов. Это был еще совсем юнец. Держал он себя очень мило. Не заставлял себя просить. Внимательно выслушивал замечания и соображения слушателей своих. Возражения свои излагал так, что сразу чувствовалась большая продуманность с его стороны и в общем построении рассказа, и в отдельных выражениях, в нем употребленных. Читал Леонид Максимович хорошо, очень своеобразно, чрезвычайно быстро, иногда как бы выкрикивая отдельные слова. Молодой гибкий голос и приятное, чисто русское, выразительное лицо содействовали, в свою очередь, общему впечатлению.
Как я сказал, вечера у Григоровых повторялись несколько раз, и Леонид Максимович перечел на них свои мелкие, теперь всем хорошо известные первые рассказы. Богатство вымысла, сочный, свежий русский язык, изобилие новых, незатрепанных эпитетов, своеобразные обороты речи, меткие наблюдения душевных движений, чудные описания северной нашей природы, изумительная стилизация в восточном вкусе Туатамура -- все это меня совершенно очаровало.
Слово это, однако, не выражает тех сложных и радостных переживаний, которые были вызваны внезапным появлением среди тогдашней Москвы чудесного юноши-сочинителя с его небывалыми рассказами. Надо перенестись в то время. Я скажу здесь только за себя, но думаю, что выражу душевное состояние очень многих из нас. Всякий интеллигентный великоросс, если он не был убежденным коммунистом или интернационалистом, думается мне, должен был в то время чувствовать себя нравственно приниженным, ущемленным. К тому, в самом деле, было слишком много оснований. Неудачная война. Брестский мир, закончивший ее хуже, чем это было неизбежно (так по крайней мере многим казалось). Революция, обратившаяся в социальную и потому казавшаяся многим обреченной на неминуемый провал. Бесполезность в силу этого бесчисленных жертв, павших преимущественно на наш круг. Предвидение новых, неизбежных, вызываемых углублением разрухи, бедствий. Наконец, личные потери и лишения каждого из нас!
Появление в этой обстановке нового дарования воспринималось как благая весть, что в духовной, по крайней мере, сфере не иссякли народные силы! Ну, и при этом оставалась надежда, что за невзгодами наступят и лучшие дни. В этом лежит, по-моему, причина той теплоты и того исключительного радушия, с какими старые москвичи встретили тогда начинающего юного писателя.
На первом же вечере у Григоровых я пригласил Леонида Максимовича бывать у нас и просил его прочесть "Туатамур" в кругу моих друзей. Леонид Максимович охотно, как мне казалось, согласился. Он стал бывать у нас и неоднократно читал свои вещи. Среди приглашенных к слушанию бывали Михаил Несторович Сперанский, Мстислав Александрович Цявловский, Сергей Владимирович Бахрушин, Георгий Иванович Чулков, Александр Григорьевич и Лидия Николаевна Хрущовы, М. В. Нестеров с супругой, А. И. Северцов с супругой, был как-то раз Илья Семенович Остроухов и после своего возвращения из-за границы Михаил Осипович Гершензон.
Леонид Максимович бывал у нас и в качестве слушателя, когда, например, А. Ф. Иоффе делал сообщение о новейших воззрениях в физике, сказитель из Беломорья ... {Фамилия в тексте отсутствует.} произносил былины, Шергин рассказывал свои архангельские сказки, М. А. Волошин читал свои новые исторические стихотворения.
Хотелось бы припомнить какие-нибудь более или менее характерные отзывы того времени о ранних рассказах Леонида Максимовича и оценки особенностей его таланта. Но что-то не приходят на память конкретные суждения. Сам я, приглашая в первый раз M. Н. Сперанского, сказал ему, что в "Туатамуре" проявлено такое мастерское воплощение в стиль чужой народности, какого мы, пожалуй, не встречали со времени "Подражаний Корану" и "Песен западных славян". На это Михаил Несторович заметил, что в моих устах это очень большая похвала, ибо я не склонен к преувеличениям. Трогательное отеческое внимание к молодому писателю проявил А. Г Хрущов, отведший меня как-то после чтения в сторону и указавший, что проявляемый М. А. Пявловским восторг может вскружить голову молодому человеку. М. О. Гершензон подтвердил мне своим отношением наблюдение, сделанное мною в отношении его и раньше. Он судил о литературных явлениях не по непосредственному своему впечатлению, а какими-то другими путями устанавливал к ним свое отношение. И получалось, что он высоко ценил записи Федорченко и ее народные стилизации, а природное самобытное творчество в духе народном его не захватывало. Наконец, занятный, недоуменный разговор был у меня с И. С. Остроуховым о Леониде Максимовиче, но об этом в другом месте...
На этом я кончаю рассказ свой о том, как познакомился и сдружился с Л. М. Леоновым. Дальше пришлось бы рассказывать, как мы с ним породнились. Но это уже относится к роману Леонида Максимовича и Татьяны Михайловны Леоновых, -- им и книги в руки!
Свободное копирование
