Судебная комедия - 1

Глава VIII. Судебная комедия

Я пришел по вызову заведующего орготделом в областной комитет партии и, постучавшись, вошел к нему в кабинет. Небольшая, хорошо обставленная, но просторная комната. Пыль на креслах, на столе. У одной стены стоит большой книжный шкаф, набитый книгами, журналами, брошюрами. В углу стоймя на древках стоят несколько свернутых знамен, покрытых пылью. Несколько полотнищ с разными лозунгами прибиты к стене. За стом сидит заведующий орготделом Галустян с выделяющейся большой стриженой черной головой. Он рассматривал и подписывал какие-то бумажки. – А, товарищ Агабеков, садитесь. У меня для вас ответственное поручение, - проговорил он, торопливо делая пометки на бумаге и отодвигая от себя все папки в сторону.

Я, взяв одну из лежащих на столе папирос, закурил и сел.

– Так вот, вы знаете, наверно, о деле Махлина, Мадуева и К°, этих мерзавцев, - начал он.

Я кивнул головой.

– Дело в том, что Махлин и Мадуев, - коммунисты, или, вернее, были коммунистами, потому что сейчас партийные билеты у них отобраны. Слухи об их деяниях проникли в рабочую массу и вызывают возмущение. У меня имеются много заявлений на этот счет от наших товарищей-партийцев. Поэтому мы решили их расстрелять не обычным порядком, а предварительно устроить показательный процесс. Нужно показать массам, что советская власть одинаково расправляется с провинившимися коммунистами также, как и с контрреволюционерами. По нашему предложению ГПУ передало их дело в Верховный Суд, который и будет судить. Председателем суда назначен товарищ Смирнов, вы, наверно, его знаете, а членами суда мы решили назначить вас и одного товарища-женщину из женотдела. Так вот, нужно повести дело так, чтобы массам была ясна их классовая чуждость и приговорить их к расстрелу.

– А каково мнение Центрального Комитета партии? - спросил я.

– ЦК утвердил наше решение, - продолжал Галустян, - и даже сам Межлаук[1] (председатель Сред.Азбюро ЦК) будет выступать общественным обвинителем. Тут все согласовано. Вам только нужно технически провести процесс. В особенности вам, ибо, между нами, ведь Смирнов неграмотный, а товарищ из женотдела не в счет. Поэтому вам придется, так сказать, подводить под статьи. Я думаю, вы по своему опыту в чека это дело сумеете провести.

– Будет сделано, - ответил я. - Когда же начнется процесс?

– Да вот завтра мы вынесем постановление о назначении вас членом Верхсуда. Затем нужно нажать на профсоюзы, чтобы они мобилизовали как можно больше народа на процесс, и, я думаю, со следующего понедельника можно начать. Другие члены суда уже инструктированы, и о деталях вы сами с ними договоритесь, - закончил он.

На прощание он мне подарил несколько новейших брошюр, и я вышел на улицу из областного комитета партии.

Итак, с завтрашнего дня я буду членом Верховного суда и должен публично выступать как представитель правосудия. Первой моей мыслью было сейчас же пойти верховный Суд и ознакомиться со следственным материалом. А затем я, вспомнив инструктирование Галустяна, подумал: "Зачем? Ведь вопрос уже решен. Нужно просто приговорить к расстрелу". И я повернул в здание чека.

Не успел я, придя к себе в кабинет, приняться за дела, как позвонил телефон.

– Это Агабеков? Здорово, говорит Смирнов. Слушай, нам придется с понедельника работать вместе, так вот, суд будет заседать в театре "Колизей". Начало с трех часов дня, чтобы публика успела подойти.

– Хорошо, это все? - спросил я.

– А с делом не хочешь ли ознакомиться, их тут четыре папки? - в свою очередь спросил Смирнов.

– Нет, - ответил я, - не стоит терять время.

– Правильно, на суде во время допроса лучше развлечемся, чем по бумагам. Ну, прощай.

– Прощай, - я положил трубку.

Театр "Колизей". Большое круглое здание, вмещающее до 4000 человек. Оно было построено под цирк, но в последствии переделано в театр. Весь состав суда, в том числе и я, собрался за кулисами. Я взглянул сквозь щель занавеси. Партер уже был заполнен публикой, но прибывали все новые партии профсоюзников. На эстраде стоял длинный стол, покрытый красным сукном. Комендант суда устанавливал на столе чернильные прибор, графин с водой и звонок. Направо от стола виднелась кафедра для прокурора. Налево были расставлены в одной из лож стулья для защитников. Вверху в ложе уже сидели подсудимые.

Наконец раздалась команда коменданта суда: "Встать. Суд идет", и мы вышли из-за кулис. Все заняли свои места. Председатель суда Смирнов, маленького роста с изрытым оспой лицом и красноватым от чрезмерного злоупотребления спиртом носом, сел посередине жду мной и женщиной. Он держит себя важно и, видимо, чувствует себя уверенно. Я в форме ГПУ, а женщина – член суда в кожаной тужурке. Направо от нас разместился прокурор, еще молодой человек с высохшим лицом и воспаленными красными глазами. Он – молодой коммунист, и данный процесс был первым серьезным делом, порученным ему партией. Он явно волновался. Налево сидели защитники. Видно, старые опытные юристы. Они держались очень спокойно. Безнадежно спокойно. Видимо, и им было известно, что весь этот суд – простая комедия и что приговор уже имеется наготове.

Обвиняемых трое: заведующий исправдомом Махлин, областной прокурор Мадуев и один из следователей прокуратуры. Махлин, с крупными чертами лица, живыми энергичными глазами, коммунист, сидел уверенно и спокойно. Точно своим видом он старался показать суду и публике, что привлечение его к суду является очевидным недоразумением и вот суд все это выяснит, и он вновь займет свое прежнее положение. У Мадуева интеллигентное лицо. Старый юрист, стоявший всегда на страже законов, он сейчас чувствует себя смущенным, оказавшись перед судом. Причем он, видимо, хорошо не знает, в чем его обвиняют, ибо все предъявленные ему обвинения ни к какой статье закона не подходят. Держал себя Мадуев скромно и с достоинством. Следователь же несколько нервничал и поглядывал в сторону Мадуева, точно считал его все еще начальством и искал моральной поддержки. За подсудимыми стояли два конвоира с обнаженными револьверами.

Публика, уже переполнившая зал, как видно, прочно уселась, ожидая интересного зрелища. Кое-где было слышно пощелкивание семечек.

Из обвинительного акта, который нудным голосом прочитал председатель суда, было видно, что Махлин, занимая должность заведующего тюрьмой, возмутительно обращался с арестованными. Будучи сам коммунистом, он не переносил арестованных из бывших коммунистов и так издевался над ними, что один из них повесился в своей камере. Арестованных женщин он заставлял сожительствовать с ним, угрожая, в случае отказа, карцером и всеми тюремными карами. С тюремными деньгами и хозяйством он обращался, как со своей собственностью.

Мадуев и следователь обвинялись в укрывательстве Махлина, ибо по занимаемой должности они должны были знать о действиях Махлина и не приняли никаких мер.

Суд начался обычными вопросами председателя к подсудимым. Затем стали выступать свидетели, состоявшие почти сплошь из тюремных обитателей. Говорили, большим образом, женщины. Перебирали всю грязь Ташкентской тюрьмы, долженствующей служить новым орудием искоренения преступлений и перевоспитания человека. Допрос подходил к концу, а доказать только можно было, что Махлин сожительствовал с двумя заключенными женщинами. О Мадуеве и следователе обвинитель и не упомянул на суде.

Я плохо следил за процессом суда. Я сидел и смотрел на Махлина, который усердно парировал все выступления против него, и думал: "А ведь тебя расстреляют, ты и жил только с двумя женщинами. И в сущности какое же это преступление? Кто из советских, даже маленьких, начальников не живет с подчиненными им по службе женщинами? Ведь, если всех их расстрелять, то большевиков не останется! А вот тебя, Махлина, для примера расстреляют. Хоть будь ты чист, как стеклышко, расстреляют. Есть постановление Центрального комитета партии. А поскольку это так, то зачем терять время мне, да и тысячам рабочих и служащих на созерцание процесса? Не лучше ли сразу ухлопать подсудимых без этой комедии?. И сам же себе ответил: партия права. Мало их расстрелять, нужно еще на этом деле заработать, обработав общественное мнение, и продолжал терпеливо заседать на суде. Не буду останавливаться на всем процессе. Он тянулся десять дней. Опишу лишь выступление члена ЦК Межлаука в качестве общественного обвинителя, высокий, худощавый, еще довольно молодой человек, с решительным выражением лица и хорошо подвешенным языком, Межлаук, действительно, ярко обрисовал картину ужасов советских тюрем вообще. Покончив с описанием, он взял Махлина как представителя тюремной администраций, и получилась картина, что не советская власть, а Махлин виновник каторжных условий в советских тюрьмах. О других подсудимых

Межлаук не имел материала, но зацепился за то, что Мадуев до ареста не внес членских взносов в профсоюз за четыре месяца.

– Значит, они даже не члены профсоюза, - кричал Межлаук, - они потеряли связь с массами. Они потеряли компас, который должен был их ориентировать на массы. Они оказались чужды им. Нет им места в обществе, которого они не признают. Пролетарский суд должен безжалостно вырвать и очистить советскую общественность от остатков буржуазных корней, - закончил он.

Гром аплодисментов огласил зал. Иначе и не могло быть, ибо говорил член Центрального Комитета правящей партии.

Наконец, мы ушли за кулисы для вынесения приговора. Нас троих заперли в маленькой комнате и за дверью поставили часового. Никто не должен входить к нам, говорить с нами, влиять на нас при вынесении приговора. Мы должны сами беспристрастно решить участь подсудимых. Какая насмешка! Ведь мы получили директиву приговорить их к расстрелу за неделю раньше суда. К чему эта комедия?

Вечером жена Смирнова принесла обед для нас троих. Зная обычай мужа, она прислала также бутылку "Перцовки"[2]. Смирнов кушал и запивал, вернее, - пил и закусывал. Он доволен. Он выполнил свою часть работы и теперь отдыхал. Женщина читала какую-то брошюру. Я сидел и составлял обвинительное заключение. Передо мной – пачка чистой бумаги и уголовный кодекс. Я писал и переписывал. И так до глубокой ночи. Остальные уже спали.