20 апреля
Я всю жизнь ненавидела состояние неизвестности впереди. Но мне так ясно, что всю жизнь мне мешал мой комплекс неполноценности и ощущение зыбкости под ногами. Когда Юра погиб, я навсегда потеряла почву под ногами. Он был моей половиной — мой брат-близнец. Конечно, это был необыкновенный мальчик: талантливый, глубокий, умный, блестящий человек. Благородный 93 человек. За месяц до смерти он как-то сказал мне: «Я чувствую, что скоро умру. И я спокоен, — я как будто уже прожил очень большую, долгую жизнь». А ему было всего четырнадцать лет. В двенадцать лет он играл Скрябина и Баха, писал остроумнейшие пародийные стихи, увлекался философией Локка и Канта. В четырнадцать лет Юра стал большевиком — он пошел в боевой отряд красной молодежи сражаться с белыми. И его зарубили... Много лет я не могла говорить о нем, о его гибели. Много месяцев я тогда в глубине души надеялась, что он жив, что он вернется. Одна Верочка видела его мертвым. На могиле его выросло дерево. Он погиб много лет тому назад. А для меня это было вчера. И будет так до моей смерти. И мне кажется, что всю свою жизнь в тех, кого я любила, я искала Юриной преданности, верности, опоры и любви. И Юру я любила больше всех.
Если бы Юра был жив... Мы горячо любили друг друга. И нам было интересно друг с другом. Мы были очень разные характерами и физически абсолютно не похожи: он блондин с карими глазами, я черненькая с серыми. Он был на голову выше, весь крупнее меня. У нас, у каждого в отдельности, были свои интересы, свои друзья, свои увлечения, но мы чувствовали, что перед миром и людьми мы — вместе. Это чувство — вместе — было незыблемой почвой под моими ногами. В детстве мы отчаянно дрались иногда, стали старше — ссорились, но это все было пустяками. Мальчишки иногда начинают дразнить или насмехаться над сестрами, особенно в присутствии других мальчиков. Юра — никогда. Наоборот, особенно перед другими, он был моим верным рыцарем. И мы оба знали, что этого «вместе» никогда и никто другой нам не заменит и у нас не отнимет. Со смертью Юры я осталась одна и беззащитна — и от этого так не уверена в себе. Если Юра — самое реальное, ощутимое — мог уйти и никогда не вернуться, значит, всё сон, иллюзия, «так». И мир — стал воображаемым мною миром, а не реальностью. А дальше — опять сон... Что же такое жизнь и почему?..
Вчера я, Борис Пронин и рыжая Паллада были у Тихоновых. Мария Константиновна умница, а Николай мил и занимателен. Перед отъездом пойду еще раз слушать его стихи. Мы просидели всю ночь, Борис чудесно рассказал о Блоке — как они ездили на острова, наскребли денег и за три рубля Борис нанял Блоку лихача, усадил в санки Блока и Наталью Волохову, и они покатили. А через три дня Блок сказал Борису: «Вот я стихи написал:
Вновь оснеженные колонны,
Елагин мост и храп коня,
И голос женщины влюбленной...»
Мы ушли от Тихоновых в четыре часа утра. Побрели пешком, а у моста остановили пустой автобус, и он бешено помчал нас через мост. Мы трое вспоминали гумилевский «Сумасшедший трамвай»— 94 над Невой занималась розовая заря — узкой полоской на горизонте, и все было голубым и звонким — чистым.
Но Паллада, — увы, не колдунья. Нет. Приворожить она не сумеет, не сможет.
Позвонила Канину, позвала к писателям. Сказал: «Постараюсь...» Сухо...
Последние мои дни в Ленинграде. Публичная библиотека и обязательно — очень ранняя, часа в четыре утра — прогулка по Ленинграду — через Неву — мне хочется еще раз увидеть эту голубизну.
А в Москве — все придется начинать сначала!.. Заниматься с Куниным. Найти гитариста. Опять пытаться на радио! И вообще биться дальше, не успев окрепнуть. Ах, если бы я д в е недели попела в театре! Это была бы хорошая закваска... А то — так короток был этот тренаж...
Свободное копирование
