Мы начинали голодать.
Я ужасно томилась от безделья, живя на улице Марата, не имея около себя нужного мне материала для моей художественной работы, да и места для работы не было. Особенно мне не хватало привычного для меня одиночества. Еще и холод, царивший в квартире, сковывал руки для работы. Было холодно, голодно и темно.
Иногда я ездила, пока у меня была машина, на свою квартиру, такую для меня когда-то уютную и милую. Окна были без стекол, забиты фанерой, войлоком, моими негодными этюдами. Достать стекол мне не удавалось.
Картины, как всегда, висели на стенах, мне не хотелось их снимать. Портреты Сергея Васильевича были тоже на своих местах. Папирус, стремясь вверх зеленым фонтаном, по-прежнему усердно пил воду. Серьезничал Рембрандт, и балерина Серебрякова все так же показывала свой очаровательный профиль. Мой дивный березовый стол звал меня к работе. Он гостеприимно показывал свою гладкую обширную поверхность: «Иди, работай». Но в квартире темно, холодно. Надо привести ее в порядок. А где взять стекло? И я, опечаленная, возвращалась на улицу Марата.
Свободное копирование
