Мне кажется, что в самой глубине души он был верующим и что этические нормы, которых он придерживался, восходили к христианским заповедям. Поэтому общение и работа с ним шли легко и приятно. Сергей Данилович обладал какой-то глубокой, внутренней, прирожденной интеллигентностью, тонким тактом в общении с людьми, умением понять каждого.
Тем печальнее, что иногда ему все же приходилось идти на тяжелые компромиссы. Как и все мы, С.Д.Сказкин был травмирован сталинскими репрессиями. На этой почве у Сергея Даниловича развилось серьезное душевное расстройство. Заболевание затем прошло и более не возвращалось, но, видимо, все-таки наложило свой отпечаток на всю его последующую жизнь. Это проявлялось в крайней осторожности и ортодоксальности в политических вопросах. Но если в науке он искренне и безоговорочно был убежденным марксистом и знатоком марксистской историографии, то в других сферах ему иногда приходилось идти на компромиссы со временем. Едва ли не самым большим огорчением и разочарованием в нем стало для меня то, что в 1968 году, летом, он подписал в «Правде» большой подвал, оправдывавший наше вторжение в Чехословакию. Сталинское время уже прошло, и хотя, разумеется, трудно и даже невозможно было выступить против, но отказаться писать такую статью, скажем, под предлогом болезни или незнания истории Чехословакии представлялось вполне реальным и, в конечном счете, безопасным. Тогда он, конечно, уронил себя в глазах многих. Я никогда не говорила с ним об этом, жалела его. Однако со слов некоторых его учеников мне стало известно, что он объяснял свою злосчастную подпись тем, что ее поставили без его ведома, после того как он уже отказался подписывать. В наших условиях это было вполне возможно. Но честно говоря, я не уверена, что все произошло именно так. Может быть, открытие архивов ЦК позволит более точно ответить на этот вопрос.
Я была у него за несколько дней до того, как с ним случился инсульт. Он сидел в кресле, закутанный в плед, который мы ему когда-то подарили на очередной юбилей, сгорбленный, осунувшийся, грустный, и впервые он заговорил о том, что жизнь прошла, пора умирать. Я тщетно пыталась его подбодрить, но он был весь какой-то потухший и усталый. Больше я его не видела живым. Так ушел из жизни последний мой учитель и большой, хороший друг. Дань этой дружбе я отдала, долгие годы разбирая его огромный, яркий архив, полностью так и не вошедший в его посмертную книгу.
А через два года, в 1975 году, тоже в возрасте около восьмидесяти лет, умер и Моисей Менделевич Смирин, последний из когорты медиевистов тридцатых годов.
Неумолимое время выталкивало меня, вместе с моими сверстниками, на первую линию нашей медиевистики. Из начинающих историков мы к середине семидесятых годов составили уже старшее поколение в нашей науке, превратились в ее «корифеев». За нами теснилось уже не одно, а целых несколько молодых поколений. Мы — это я, З.В.Удальцова, А.И.Данилов, А.Н.Чистозвонов, С.М.Стамм, Ю.М.Сапрыкин, Я.Д.Серовайский, А.Р.Корсунский, М.А.Барг. Все разные и все делающие одно общее дело. Мне, несмотря на свои шестьдесят лет, еще хотелось жить и работать. После выхода в свет книги по историографии, я вернулась к моим крестьянам, их классовой борьбе и общественному сознанию.
Свободное копирование
