Большим горем стала для меня ранняя и трагическая смерть в 1961 году Нины Александровны Сидоровой. Как я уже писала, мы познакомились в 1944 году и за семнадцать лет общения, прошедшие до ее смерти, стали друзьями в той мере, в какой можно было быть другом этой удивительной женщины.
Трудно найти двух более разных людей, чем я и она. Резкая, суровая, на первый взгляд — ни дать ни взять комиссар времен гражданской войны, аскетичная в одежде и прическе, словно боявшаяся показаться красивой, она сохраняла облик женщины двадцатых годов, считала все удобства жизни, а может быть, и ее радости, признаком мещанства. Нина Александровна всю жизнь оставалась бесстрашной женщиной, часто говорила мне, что ничего не боится. И действительно, она нередко смело выступала со своим мнением, идя против волны, защищала людей, подвергшихся гонениям. Вместе с тем и сама она была порой чрезмерно категорична, бескомпромиссна в конфликтах с теми, чьи взгляды не разделяла. Я же была всегда немного робкая и осторожная, отстаивала свои принципы настойчиво, но все же довольно мягко, не была чужда легкого кокетства, любила нравиться, старалась быть всегда красиво одетой — насколько позволяли мои средства, оставалась открытой и благожелательной к людям даже в жестокое время.
И несмотря на то, что Нина Александровна, конечно, знала о моих родственных связях, мы как-то быстро сошлись и находили общий язык. В основе этого лежали во многом не только внешние, но и внутренние причины. Я много думала над тем, чем можно было это объяснить. И теперь, оглядываясь назад, прихожу к выводу, что главной причиной следует назвать исконную противоречивость сложной натуры Н.А.Сидоровой.
По внутренним свойствам души она была не совсем такой, какой представлялась с виду. По-настоящему интеллигентная, тонкая и глубокая в своих отношениях с миром и людьми, она любила музыку и сама когда-то хорошо играла, знала поэзию и литературу, вообще была очень начитанна и обладала хорошим художественным вкусом. В сокровенных тайниках ее души скрывался добрый и отзывчивый, умевший сострадать людям человек, облекавший подобные чувства в одежду рационального отношения к ним. Внешне сдержанная и холодная, внутренне она была страстным, азартным человеком, всегда, однако, подчинявшим свои страсти доводам разума. Но перед теми, кого она считала близкими себе (а таких насчитывалось немного), Нина Александровна иногда приоткрывала жизнь своей души. Что всегда меня удивляло в ней, так это ее умение в своих отношениях с людьми учитывать их ситуацию, иногда отвлекаясь от своей субъективной позиции и нередко оказываясь тонким психологом. Очень умная, умеющая многое предвидеть, она парировала жизненные удары, оставаясь всегда прямой и честной с собой и другими, насколько позволяло время. Под внешней суровостью и аскетизмом (строгий костюм, гладкая прическа, простые туфли, а летом — трогательные носки, которые как таковые я всегда презирала), скрывалась красота, не всем заметная, но очевидная для тех, кто ее любил. У нее было тонкое, красивое лицо с правильными чертами, глубоко сидящие серо-голубые, умные, добрые глаза, прекрасные темнорусые волосы. В этой красоте таилось что-то строгое и вместе с тем трагическое, всегда значительное. Я узнала ее, когда ей было тридцать пять лет, но она выглядела старше из-за своей строгости и бледного, желтоватого цвета лица — признака грызущей ее тяжелой болезни. Умерла она в пятьдесят лет, когда только-только открылись ее настоящие перспективы в науке.
Свободное копирование
