Цель и средства - 1

20. ЦЕЛЬ И СРЕДСТВА

На своем опыте и опыте других заключенных я изучил основные характерные черты социалистических концлагерей.

Советские пропагандисты восхваляют исправительно-трудовые лагеря, особо подчеркивая две стороны. У нас, говорят они, в отличие от капиталистических стран, заключенный не вырождается из-за безделья. У нас заключенный работает, строит, и созидательная работа исправляет его характер. Во-вторых, утверждают советские агитаторы, в Советском Союзе заключенным предоставлено «внутреннее самоуправление». Свои дела они улаживают между собой, собственными силами, а власти ограничиваются контролем за ходом процесса — превращения преступника в честного труженика. Однако эти агитаторы не говорят, в каких условиях работают заключенные, в каком климате живут и «созидают», какую, пищу и одежду им выдают. Официальные ораторы не рассказывают, что «внутреннее самоуправление» в ИТЛ означает управление урок, власть преступников, их постоянное издевательство над политическими заключенными — общей жертвой НКВД и уголовников. Если вам придется столкнуться теориями об «исправительном труде и самоуправлении», пошлите их авторов подальше — куда мы по прибытии на Печору мечтали отправить лукишских парикмахеров.

В западной литературе высказывают иногда предположение, что советские исправительно-трудовые лагеря ничем не отличаются от немецких концентрационных лагерей. Это сравнение — результат упрощения, и оно не соответствует действительности. Необходимо различать нацистские концлагеря до 1939 года и лагеря массового уничтожения периода Второй мировой войны.

До войны условия в лагерях Германии, Австрии, Чехии, Моравии и Словакии были намного мягче для заключенных, чем в советских лагерях. Об этом рассказал мне врач-еврей, с которым я встретился на берегу Печоры. Врач провел несколько лет в Дахау. Освободившись из этого известного теперь всему миру концентрационного лагеря, он решил во что бы то ни стало бежать из нацистской Германии. После, разгрома Польши и ее раздела врач перешел черту, разделявшую советскую и германскую оккупационные зоны, и оказался в Советском Союзе в качестве беженца. С ним случилось то же, что и с тысячами других преследуемых евреев, которых советские власти окрестили перебежчиками: его задержали, потребовали показаний о задании, полученном им от немецкой разведки, и приговорили, по подозрению в шпионаже, к пяти годам. Так мы и встретились благодаря НКВД в одном исправительно-трудовом лагере. Вот что рассказал мне врач-еврей, на себе познавший все прелести жизни в советском и немецком концлагерях:

— Я сидел в Дахау. Мы работали на прокладке дорог. Тяжело, но в день работали восемь часов. Да, немецкий надзиратель иногда бил по щеке и обзывал еврейской свиньей. Это было ужасно. А что здесь? Урки каждый день не называют меня пархатым жидом? От них я не получаю пинков? Думаете, мне легче оттого, что бьют и обзывают меня уголовники, а не охранник? Зато там у меня была удобная кровать с чистой постелью. У меня были мыло, зубная щетка, чистое белье, теплая одежда на зиму. Все время я поддерживал связь с семьей, получал письма, посылки, никогда не голодал. Мне ненавистны проклятые нацисты. Но, лежа здесь, в этой вонючей грязи, расчесывая искусанное тело и тоскуя по дополнительной пайке, я допускаю иногда страшную мысль. Признаю, что мысль эта ужасна, но от вас ее не скрою. Если бы мне предложили выбрать между Печорлагом и концлагерем Дахау, я, кажется, выбрал бы Дахау…

Да, ужасна мысль несчастного врача; не менее ужасны его показания — против Советского Союза.

Однако в тридцатых годах нацисты только показали ноготки. В сороковых они вонзили когти и зубы в тело еврейского народа. Со всей своей методичностью и пунктуальностью немцы построили газовые камеры и крематории, в которых погибли миллионы людей, среди них полтора миллиона детей. Заводы «Топф и сыновья» в Эрфурте доложили германскому правительству со страниц газет радостную новость: сделано важное техническое усовершенствование — автоматизирована доставка человеческих тел к печам. На другом немецком заводе проделана не менее важная работа: построили машину для перемалывания в муку человеческих костей и подсчитали с немецкой педантичностью, что за час машина может переработать четыре кубометра костей. Из еврейских костей немцы делали муку и продавали ее в магазинах; из трупов делали мыло и посылали его в подарок своим женам; волосами еврейских женщин и девушек они набивали матрацы. Шесть миллионов евреев превратились в пепел, муку и мыло. Во имя правды и памяти шести миллионов наших братьев не станем делать никаких сравнений между немецкими лагерями уничтожения и другими концентрационными лагерями, в том числе советскими.

И немецкие лагеря уничтожения, и советские исправительно-трудовые лагеря — затея дьявола. Но и дьявольские дела различны. Различие между истребительными и исправительно-трудовыми лагерями кроется в одном небольшом слове: шанс. Немецкие убийцы не оставляли своим жертвам никакого шанса; у заключенных советских исправительно-трудовых лагерей шанс имеется — шанс очень малый, но и малый шанс что-то значит.

Из всех охотничьих рассказов офицера, моего соседа по маленькой камере в Лукишках, больше других мне врезался в память рассказ о старинном охотничьем правиле. Охотник топает километры, по лесу, вязнет в болоте, промокает до нитки под проливным дождем, дрожит от холода и вот наконец видит на земле стаю диких птиц — свою добычу. Он поднимает ружье. Целится, целится… но на курок не нажимает. Он прошел утомительный путь, добыча перед ним, если не выстрелит теперь — возможно, останется ни с чем. Но охотник ждет и не стреляет, потому что птица отдыхает — на земле, на воде, на дереве. Как только стая поднимается в воздух, получив свой шанс, охотник нажимает на курок. Попал — придет домой с добычей; не попал — вернется с пустыми руками, а птица продолжит свой путь. Таков закон охоты.

Пусть не говорят, что для жертвы нет различия между лагерями уничтожения и исправительно-трудовыми, дающими своим жертвам хоть какой-то шанс. Пусть не говорят, что мгновенная смерть предпочтительнее. Лагеря Гиммлера, были лагерями быстрого уничтожения, лагеря Берия проделывали ту же работу медленно. Разве смерть после минутных мук не предпочтительнее смерти после многолетних мучений? Нет, не предпочтительнее. Все определяется шансом на спасение. Не мертвые проклинают дьявола и борются с ним, а те, кому удалось вырваться из его рук. Если бы шесть миллионов европейских евреев были отправлены в леса Архангельска, в угольные шахты Воркуты, на золотые прииски Колымы или медные рудники Урала, полтора, два, а может быть, и три миллиона остались бы в живых. Численность нашего народа сегодня составляла бы не одиннадцать, а четырнадцать, пятнадцать, а то и шестнадцать миллионов человек. «Маленькая» разница. Бедный еврейский врач, попавший из рук одного тирана в руки другого, был готов — так он, по крайней мере, говорил — поменять Печорлаг на Дахау, но он наверняка не поменял бы Воркуту на Освенцим.

Может быть, различие между германскими и русскими лагерями в том, что офицеры НКВД не так жестоки, как их коллеги из СС? Чепуха. И те, и другие выкинули из своего словаря слово «пощада», оставив это слово с приставкой «без». Перелистайте нацистские газеты, и вы убедитесь, что почти на каждой странице можно встретить слово «рюкзихтслос», перелистайте подшивку «Правды», и вы найдете почти на каждой странице то же слово: «беспощадно». Не случайно диктаторы Германии и России со всей беспощадностью искореняли веру в Бога. Любая религия проповедует сострадание. Правда, слова порой расходятся с делом. Иезуиты говорили о милосердии и создали инквизицию. И все же слова о жалости сами по себе способны хоть как-то обуздать зверя в человеке, ограничить его жестокость. Но без веры в Бога, без слова о жалости, под звучащее с утра до вечера «рюкзихтслос», «беспощадно» — начинается охота на человека «с шансом» или без него, начинаются лагеря быстрого уничтожения или медленной смерти.

Различие между ними не в жалости, не в этической, а в экономической посылке, заключенной в советском сокращении «рабсилы». Исправительно-трудовые лагеря СССР — это резервуары даровой рабочей силы.