Послевоенные будни - 5

Круг наших друзей в то время был крайне узок. Во-первых, родственники: Соня, Дима и его молодая жена Галя, которые жили отдельно, но близко от нас и с которыми мы постоянно общались; Изочка, Женечка и Николай. В первые послевоенные годы они очень бедствовали, не имея собственного жилья. После капитуляции вермахта Николай, как архитектор, еще некоторое время оставался в Германии и даже вызвал туда Женю. Он работал там над памятником советскому воину-освободителю вместе со скульпторами, впоследствии очень известными, Л.Е.Кербелем и В.Е.Цигалем. Они вернулись в Москву только в 1946 году. Николай, прошедший всю войну, демобилизовался и поступил на работу в Министерство связи, где участвовал в строительстве радиоцентров. Это лишило его комнаты в общежитии трамвайщиков, и семья начала вновь скитаться по наемным квартирам, не имея своего угла. В 1947 году у Женечки наконец родился сын Юра, что, разумеется, осложнило квартирную проблему. Тем не менее, ютясь вчетвером в каморках разного размера, они жили весело, часто созывали гостей, и мы всей семьей бывали у них, а они у нас. Разумеется, в этой домашней среде можно было говорить о всех своих тревогах и печалях, будучи уверенным, что никто не предаст.

Другой круг общения — это друзья Эльбруса, художники и искусствоведы. Среди них первым был Толя Шпир, оставшийся нашим большим другом. Судьба обошлась с ним жестоко. В 1944 году, хотя в то время ему исполнилось уже сорок лет, его взяли в армию. На фронт он не попал, а служил в какой-то резервной части под Москвой, где ему, непривычному к тяжелой физической работе, приходилось туго и голодно. Бедная Ада, оставшись одна и нигде не работая, тоже голодала. Когда она пришла к нам вскоре после нашего приезда летом 1943 года, я онемела от ужаса. Из красивой, стройной женщины с ясными глазами и чистым, румяным лицом она превратилась в исхудавшую, седую старуху, с впавшими щеками и серым лицом. Она жаловалась на то, что у нее совсем нет сил. Считая, что это от голода, мы с мамой стали ее усиленно подкармливать, чем могли. Но она таяла на глазах и в конце концов после тяжелого желудочного приступа попала в больницу. Ее прооперировали, обнаружили рак желудка в последней стадии, зашили и оставили умирать. Узнав о том, что ее отправили в больницу, я на следующее же утро бросилась туда и застала ее живой, но в страшном виде. Остриженная наголо (тогда боялись вшей), со страдальческой гримасой на изможденном лице, но в сознании, она узнала меня, сказала, что умирает, и умоляла вызвать Толю, чтобы проститься с ним.

В первый раз в жизни столкнувшись с такой бедой, я была потрясена, убита и позвонила Эльбрусу с просьбой организовать вызов Толи. За ним поехал наш общий друг Василий Степанович Резников, а я осталась с Адой. Через два или три часа она скончалась у меня на руках. Я была раздавлена. Вернулась домой и целый вечер проплакала в кресле в нашей большой комнате. Толя сумел прибыть только на следующий день и выглядел совершенно убитым. В тот же день мы похоронили бедную, милую Аду. Толя, Василий Степанович, Женя с Николаем приехали после похорон к нам. Пышных поминок тогда не устраивали. Мы выпили водки. Толя, усталый, промокший в дороге и не евший целый день, захмелел и как-то успокоился. Мы уложили его спать на полу в нашей единственной комнате, и он пробыл у нас все три дня отпуска. Перед отъездом выяснилось, что он еще раньше поранил руку и она у него нагноилась. По возвращении в часть рану долго лечили в госпитале и в конце концов ему отняли палец. Вскоре после этого его демобилизовали. Вернувшись в Москву, он как-то потерял себя. Оставаться одному в огромной мастерской, где он испытал и радости семейной жизни с Адой и сыном, и их гибель, стало очень трудно. Он часто бывал у нас. Мы с ним крепко дружили, старались отвлечь от мрачных мыслей. Он очень любил Лешу и много с ним возился. Но ни тепло нашего дома, ни работа, которую он получал в изобилии, не спасли нашего друга. Он как бы сбился с пути и не мог на него вернуться.

Постепенно он стал ходить к нам все реже и реже. Эльбрус пошел к нему узнать, в чем дело, и выяснил грустную историю: Толя связался с какой-то отвратительной уличной девкой, безумно влюбился в нее или просто искал забвения, одел ее как куколку, тратил на нее бешеные деньги. Ему было стыдно и неприятно приводить ее в наш дом и даже рассказывать о своей новой жизни. Вот он и скрылся. Сколько Эльбрус и Василий Степанович ни уговаривали его оставить эту девицу, ничего не получалось. Он становился все более угрюмым, нелюдимым и далеким от нас. Развязка наступила быстро. В какой-то, как принято говорить, один прекрасный день Толя прислал мне письмо с просьбой прийти к нему. Почувствовав недоброе, я пошла. Застала его одного в кресле. Он не видел на один глаз, не мог двигать одной рукой, с трудом говорил. Ясно было, что он очень болен. Гали, его девицы, не оказалось дома, а когда она пришла, то не обращала на него никакого внимания. Я уложила его в постель. Эльбрус вызвал врачей, которые сказали, что у него запущенный рак, затронувший мозг, что ему грозит полная слепота и паралич. Увы! эти предсказания сбылись. Через несколько дней он полностью потерял сознание и зрение, а вскоре начались страшные пролежни. Галя вовсе его бросила. Пришлось нанять сиделку. Через три недели после моего посещения он умер от общего заражения крови на почве пролежней. Это случилось в 1946 году. Галя, истерически рыдавшая над его гробом, быстро успокоилась, завладела его квартирой, имуществом, обзавелась мужем. Так на моих глазах не стало чудесной семьи Шпиров. С Толей можно было говорить обо всем — он все понимал и никому никогда не проболтался бы. Но появление Гали изменило наши отношения.