Между тем прошло уже две недели нашего путешествия, а мы все ехали и добрались только до Перми. Здесь последний раз мы получили казенный обед и дальше без остановок двинулись на Свердловск. К этому времени все московские запасы были съедены, у нас оставалась черствая краюха черного хлеба и зеленый лук, купленный на каком-то полустанке. Даже кипятка уже не было, так как мы нигде не останавливались. Лешенька просил есть. Я по маленькому кусочку отрезала ему хлеб и давала с луком. Мама и Иза молчали, изредка сосали сахар. Я сама была очень голодна и теряла силы. От Перми до Свердловска добирались два дня. Мы надеялись, что в Свердловске, большом городе, сможем что-то достать. Но поезд наш объехал город по каким-то окружным путям и даже там не остановился. Уже вечерело, впереди была печальная, жаркая и голодная ночь.
И вдруг… примерно через три часа после Свердловска мы подъехали к большой узловой станции, освещенной огнями. Уже темнело. Наш состав подкатил к первой платформе. На ней толпился народ, больше женщины, многие в белых халатах. Это была станция Богдановичи — я помнила это название еще с той поры, когда гостила у дяди Володи в Камышлове, расположенном где-то рядом.
И вот мы, усталые, голодные, измученные, вдруг точно попали в рай. К раскрытым дверям наших теплушек подходили женщины с добрыми, приветливыми лицами и говорили: «Идите все обедать, на станции накрыты столы, мы всех вас накормим. Поезд будет стоять на месте пока все не поедят. У нас можно купить продукты, берите детишек. Мы знаем, что вы голодны и устали». В вагоны заходили врачи и спрашивали, нет ли среди нас больных, раздавали лекарства, дезинфицирующие средства. Потрясенные этим неожиданным приемом, многие из нас плакали. В эту минуту я впервые после отъезда ощутила в себе какие-то живые чувства, веру в людей, в какую-то высшую человеческую солидарность, существующую вопреки аду, жестокости, ужасу войны. Нам объяснили, что это женсовет Богдановичей встречает так все поезда с эвакуированными; что они хотят обласкать и утешить всех, облегчить дальнейший путь. А ведь и их мужья, братья, сыновья покидали их, уходили на фронт, в неизвестность.
Мы с Лешенькой вышли из вагона, нас повели к столикам на перроне, покрытым белыми скатертями с чистыми приборами. Нас быстро накормили чудесным украинским борщом, жарким из мяса, компотом, налили в кастрюлю еды для наших бабушек. Я смогла купить там три буханки белого, пшеничного хлеба, творога, яблок, домашней колбасы. Все это мы принесли в вагон. Лешенька мой ожил, глазки его снова заблестели. Я накормила маму с Изой. Простояв на станции два часа, пока все не пообедали, не купили все, что нужно, наш поезд уже в темноте медленно тронулся в путь. С перрона нам махали руками, желали счастливого пути. А из темных разверстых дверей наших теплушек слышались слова благодарности.
Мы уходили в ночь с чувством тепла и успокоения, как-будто чьи-то добрые руки осенили нас миром и надеждой. Огни Богдановичей уплывали назад, а я стояла у открытой двери, опершись на перекладину, смотрела в темные поля, окружавшие наш поезд, слушала знакомое постукивание колес и в первый раз за все время пути думала о том, что, может быть, не все так страшно и безнадежно, если рядом с болью, горем, жестокостью существует тепло человеческих рук, готовых помочь совсем чужим, незнакомым людям. Это был первый счастливый миг, пережитый мною с начала войны. Среди отчаяния и безнадежности, страха и непонимания того, что происходит, вдруг вспыхнул огонек солидарности между, казалось бы, совсем незнакомыми, чужими людьми. И в нем зародилась надежда на что-то хорошее и светлое.
А наш путь лежал дальше и дальше, на восток. Мы ехали теперь быстрее, мало стояли на станциях, больше не голодали и на двадцать первый день пути приехали в Омск. Город встретил нас неприветливо. Погода была пасмурной, накрапывал дождь. Мы выгрузились из вагона и в ожидании дальнейших распоряжений стояли около груды вещей, расположенной на узкой полосе между двумя путями.
Свободное копирование
