Неотчуждаемость дворянского участка и борьба с крамолой
Варшава, 10 апреля
Нигилистический заговор как будто бы притих в России. Вероятно, строгие и бдительные меры Верховной Комиссии достигли своей цели. Они внушили страх и заставили злоумышленников понять, что торжеству их разрушительных идеалов еще не настало у нас время... Но это "затишье" никого не обманет. Все, конечно, -- и правительство наше, и люди откровенно реакционных взглядов, и либералы тех двух родов, о которых мы не раз говорили (т. е. простодушные и злонамеренные), -- все понимают, что зверь не спит, а только прилег и притворился на минуту мертвым. И как ему уснуть, как ему погибнуть, когда его жизнь, его силы ежеминутно поддерживаются жизнью того современного Запада, из которого мы сами продолжаем черпать до сих пор всю мудрость, брать все примеры, на государственный смысл которого мы не перестаем возлагать напрасные и губительные для нашего будущего надежды?!.
Многие, однако, у нас, столь многие желали бы искренно помочь правительству в его тяжелой борьбе. Многие понимают, что преследование зла не есть его искоренение; что казни, необходимые для пресечения политических преступлений и для внушения спасительного страха тем из злоумышленников, которых сердца еще доступны страху, не могут все-таки ни добраться до затаенных идей, ни уничтожить предрассудков известного рода, ни дать самому обществу такой строй, при котором глубоко изменилось бы направление вещественных и нравственных интересов. Многие думают об изменении этого строя; многие понимают, что зло надо убить в корне, т. е. обратиться к воспитанию подрастающих поколений, иначе настроить вкусы молодых людей, иначе направить их волю и т. д... Но как за это взяться? Где найти наглядные примеры, кроме все той же Европы? В самих себе мы ничего открыть не умеем; принять меры, неслыханные нигде, мы никогда не дерзнем.... "Этого, мол, не делали ни во Франции, ни в Германии, ни даже в Америке"...
И если удастся кому-нибудь из русских людей предложить какую-нибудь мысль, совершенно новую и выходящую из того водоворота общих мест и соболезнований, которыми все еще полны органы нашей печати, то эту самородную мысль наши "охранители" или просмотрят, или предадут молча насмешкам и презрению либералов.
Приведем два примера или два случая, до нашей газеты и до нас вовсе прямо не касающиеся. Первый случай очень невидный и никем почти не удостоенный внимания. Вяземское дворянство выразило желание, чтобы закон установил для дворянских земель какой-нибудь минимум дробления, т. е. чтобы дворяне-наследники не имели права делить свою землю, если она ниже определенного ценза (по размеру или ценности). Если "размер имения достиг известного минимума, то далее оно не должно делиться, а переходит в собственность к одному из наследников. По мнению защитников этого проекта, таким образом было бы гарантировано большее участие дворянского элемента в земстве, а также дворянство приобрело бы сословную связь, силу, конкретность, устойчивость и большую обособленность от других сословий".
Так передает "Страна" это заявление Вяземского дворянства.
Вязьма -- уездный город Смоленской губернии. Что значит мнение какого-то уездного дворянства? И еще такое оригинальное?
Да и как назвать такого рода маленькие недробимые более имения? Майораты? Нет. Майорат -- это обыкновенно большое, неотчуждаемое самовольно имение, передающееся старшему в роде, большему (major -- больший, старший). Минорат? Нет. Название минорат происходит от слова "minor", меньший, меньшой сын, младший. По предмету и роду владения -- это то же, что и майорат, но нечто другое по семейным отношениям лица, наследующего неотчуждаемое имение.
Но предложение вяземского дворянства -- это что такое? Ни то ни другое! Маленькая земля, дворянский минимум остается за кем-нибудь в роде. Это что-то особое. И пусть бы критиковали, пусть бы схватились за эту мысль и разобрали бы ее внимательно. Но нет -- эта русская мысль только смешна, потому что она довольно своеобразна и, быть может, практична. Только одна либеральная "Страна" удостоила мимоходом подтрунить над Вяземскими дворянами.
Вот если харьковский гласный г. Гордеенко предлагает конституцию (конечно, западную), или если г. Колюпанов, принимавший в 60 годах (если мы не ошиблись в фамилии) участие в одной из самых "красных" газет того времени (в "Современном слове"), напишет что-нибудь о преданности либеральных земцев "Государю и отечеству", то поднимается шум; все ликуют, и эти люди, гг. Колюпанов и Гордеенко, ничего, кроме самой обыкновенной и общелиберальной казенщины, не сказавшие, выставляются умнейшими дельцами, доблестными гражданами, солидными людьми почвы и т. д.
Тогда как, по-нашему, выходит совершенно наоборот. Придавая особые, высшие права интеллигенции нашей, как интеллигенции, мы в почтительно-легальной форме посягнули бы на силу того обособляющего нас от Европы национального монархического института, который выработался у нас естественно веками точно так же, как выработалась веками в Англии аристократическая конституция. Эта исключительная, оригинальная конституция, столь спасительная для Англии, раз перенесенная на материк Европы, везде становится злом, ибо ни в одной стране она не находит тех особых элементов, которые дома дала ей история еще самых грубых времен, и во всех других странах она (т.е. конституция) вместо исключительной и аристократической становится действительно либеральной, т. е. медленно разрушительной.
Не надо смешивать дворянства с интеллигенцией, это два круга, только пересекающие друг друга, так что получается общая площадь известного размера, но они не покрывают друг друга вполне, не совпадают во всех точках.
Дать интеллигенции нашей как интеллигенции право низвергать министров и т. п. -- это значит приблизиться к разлагающемуся Западу еще более, чем мы приблизились к нему за последнее время. Это значит усилить еще вдесятеро подвижность нашей почвы, и без того не слишком твердой теперь. Напротив того, найти средства утвердить хоть несколько положение дворянства как дворянства -- это значит хоть сколько-нибудь укрепить подвижность нашего строя и приостановить быстроту экономического брожения. Непрочность состояний влечет за собою неусидчивость и беспрестанную перемену мест, впечатлений, интересов, и такое состояние умов вовсе для серьезной гражданской жизни не благоприятно.
Прекрасно также и то, что предложение вяземского дворянства вовсе не либерально. Дворяне желали бы сами на себя наложить узду закона. Ибо если иметь в виду действительную прочность владения, то недробимостью недвижимого наследства ограничиться нельзя: и единственный наследник может завтра продать свой родовой минимум и выиграет только лично, не принося никакой пользы ни сословию, ни государству. От недробимости нужно перейти к неотчуждаемости этой землицы, а неотчуждаемость собственности лично бывает в иные минуты тяжким бременем. Но видно, что у вяземского дворянства есть государственный инстинкт. Для общего дела полезнее было бы нести многим бремя неотчуждаемой собственности.
Это не майораты и не минораты, как мы уже сказали; это нечто другое, более всего сходное с принудительной неотчуждаемостью крестьянского участка. Значит, мысль и мера совершенно местные и русские: оттого-то они и не понравились никому, и никто не удостоил их ни внимания, ни даже серьезного и строгого опровержения.
Это о недробимости и неотчуждаемости дворянского минимума. Другое, тоже очень своеобразное предложение, на которое обратил внимание только один "Церковный вестник," -- это мысль г. Вл. Т-а об открытии подписки на собрание капитала для борьбы самого общества с крамолою.
Проект г. Вл. Т-а, напечатанный прежде в "С.-Петербургских ведомостях" прошел вообще незамеченным; только "Церковный вестник" указал на него с целым рядом вполне заслуженных похвал, и мы перепечатали все это в No 72 "Варшавского дневника" от 2 апреля... Для тех, кто тогда не обратил внимания на этот важный проект, мы сегодня еще раз повторим здесь главные черты этого предложения... ("Капля долбит камень не силой, а частым падением"...)
"Что, если русскому обществу, -- говорит г. Вл. Т., -- предложено будет собрать денежный добровольный сбор на борьбу с крамолой -- ведь, я думаю, оно откликнется на это?"
"О, без всякого сомнения, -- откликнется. Но что же дальше?"
"Допустим, что дворянство, земство, города и одиночные русские люди принесут свою лепту; образуется огромнейший капитал, которому можно будет дать разностороннее назначение на борьбу с крамолой. Хотя бы, для примера, из этого капитала можно будет назначать премии за всякое открытие одной из нитей заговора, который несомненно существует. Ведь и в прежние времена, и в настоящие назначали премии за выдачу или указание разных знаменитых грабителей, убийц и разбойников; почему же не назначить такие же премии за открытие крамольников, которые совершают преступления, беспримерные в истории по своей бесчеловечности? Далее вспомним, что руководители крамолы, которые еще ужаснее и презреннее покусителей и убийц, высылаемых ими, скрываются большей частью за границей, где нашему правительству трудно проследить за ними, тогда как они-то и есть корень всего зла. Наконец, добавлю, что за границей, в некоторых государствах есть частные общества, занимающиеся раскрытием всевозможных преступлений, которые ввиду размеров премии могут специально устремить все свои способности к достижению оной. Кроме того, из этих же сумм можно назначить пособия и пенсии семействам лиц, пострадавших или погибших в этой печальной борьбе. А таковых, к сожалению, уже немало. Из этих же денег можно бы печатать и распространять в народе книжки и всякие издания, направленные против учения крамольников и стремящиеся к правильному развитию умственных сил народа. Да впрочем, много полезного можно было бы придумать".
"Еще бы не придумать. Вот, например, одно. Из процесса Соловьева видно, что этот нигилист, после того как он остался без всякой должности, аккуратно получал на свое пропитание из какого-то неведомого фонда, через неведомые руки, по пятнадцати рублей в месяц; из других процессов видно, что нигилистический кружок делает сборы, из которых и раздает пособия своим неимущим членам... Отчего бы, при образовании противонигилистической общественной кассы, не выдавать из нее пособий тем нигилистам, которые дотоле получали пропитание из нигилистического фонда и потом пожелали бы освободиться из-под экономической зависимости своих покровителей? Быть может, многих держит в союзе с нигилистами не убеждение, а гнетущая нужда, и, учреди общество кассу для первоначальных вспоможений отделяющимся от нигилистической шайки субъектам, может быть, немало явилось бы дезертиров из вражеского лагеря".
"Церковный вестник" прибавляет к этому от себя следующее:
"Вл. Т., печатая свое письмо, надеялся, что печать обратит внимание на его предложение. "Во всех бедствиях (рассуждал он) русская печать являлась главным пособником народа; ею русское общество не раз пробуждалось к деятельности; пора русским гражданам пожалеть свою многострадальную родину и уничтожить преграду, остановившую ее движение на пути прогресса". Но эти соображения и упования автора не исполнились. С воскресенья до четверга прошло уже четыре дня, а газеты, обыкновенно на другой же день перепечатывающие все, в каком бы то ни было отношении замечательное, из других газет, ни слова -- о письме Вл. Т-а. Даже сами "С.-Петербургские ведомости", имевшие мужество напечатать предложение своего корреспондента, не имели его в достаточном запасе для того, чтобы обсудить предложенную меру. А между тем из всего, что было писано и в этой, и в других петербургских газетах о том, как общество может помочь правительству в борьбе с крамолой, предлагаемая Вл. Т. мера составляет положительно самую умную и практичную".
"Мы сами, впрочем, никак не ожидали, чтобы петербургская печать сочувственно отнеслась к означенному предложению. Она, на этот раз, обнаружила даже (несвойственный ей обыкновенно) такт: вместо отрицания и глумлений встретив умную речь Вл. Т-а полнейшим молчанием. В противном случае ей пришлось бы повторять избитые фразы о вреде ложных и клеветливых доносов, которые поощрялись бы составлением противонигилистической общественной кассы. Но зачем выдавать из кассы премии за доносы прежде, чем истина доноса будет доказана судом или следствием? Петербургская печать, помнится, громко завопила, когда после убийства генерала Мезенцова разнесся слух о том, что какой-то богач назначил 50 000 руб. тому, кто откроет убийцу генерала; это, дескать, значит поощрять шпионство... Но помимо того, что к. доносам, в известных случаях, обязывает каждого русского верноподданническая присяга, не нашей бы периодической печати восставать против доносов и клевет. Кто больше ее поощряет доносы и клеветы постоянным печатанием каверз на частных и должностных лиц, на целые учреждения и ведомства -- каверз, доставляемых в редакции часто от незнакомых им корреспондентов, нередко клевещущих по личным неудовольствиям, а иногда даже из простой шалости?"
Высказывая подобные упреки, "Церковный вестник" забывает одно... О подобном именно общественном сборе с политической целью... в Европе, кажется, что-то не слыхал никто... Разве редакция уважаемой газеты не знает, как мы трепещем перед Западом?
Ко всему этому можно присовокупить еще вот что. Мы думаем: теперь пора уже перестать придавать слову донос то унизительное значение, которое приучил нас придавать ему либерализм. Мы спросим: кто вреднее и опаснее для государства -- иноплеменный враг или свой разрушитель? Всякий ответит, мы надеемся, что последний опаснее. Итак, если каждый из нас, не стесняясь, схватил бы и передал злоумышляющего против нас во время открытой войны турка, черкеса или француза или донес бы на него, -- то отчего же не доносить на тех, которые даже "исподволь" потворствуют Ткачевым, Гартманам, Засуличам и т. д.?
Эти полунигилисты, нигилисты тайные, вреднее не только воюющих с нами иноплеменников, но даже и отъявленных крамольников, ибо эти последние идут на открытую борьбу и тем самым облегчают отпор, который дают им власти. Но куда как зловреднее нигилизм умеренный, однако лукавый и упорный, дышащий безопасно под мундиром чиновника, на профессорской кафедре, на судебном кресле и особенно в очень умных и хитрых статьях либеральных газет, умеющих вовремя оградить себя патриотическими возгласами и взмахами монархического кадила, чтобы, под шум этих возгласов и в дыму фимиама, не так было бы слышно шипение "подколодной змеи" и не так были видны ее предательские изгибы...
Впрочем, мы думаем, к такому изменению общественных взглядов на так называемый донос дело идет само собою. Этими доносами все уже обменялись хорошо! "Голос", например, недавно доносил даже на г. Каткова, будто он "русское правительство называет врагом России"... Вот до чего дошло! Какой же тут донос? Просто весьма естественное и необходимое ожесточение борьбы за национальное и государственное существование. Либералы находят, что консерваторы задерживают прогрессивный ход русской жизни, а консерваторы думают, что этот дальнейший ход по пути прогресса, именно либерального", есть разрушение государства и гибель целого славянского племени, ибо либерализм погубил и всю остальную Европу. Какая же возможность при таких условиях ворковать какими-то белыми голубочками?
Нет, господа либералы, -- довольно! довольно! довольно!
Свободное копирование
