* * *
В Москве, в начале сорок пятого завершались съемки фильма «Однажды ночью». Строили последнюю декорацию в пустом неотопленном павильоне «Мосфильма».
Случилось так, что я, по мнению Барнета, в чем-то провинился – «сморозил такое, что…»
Барнет обрушился на меня всей своей «матерной» мощью. Я, тогда, бросил все – картину, незавершенную декорацию и… махнул в Ереван.
Борис Васильевич был вне себя от моей «чудовищной неблагодарности».
А затем… написал мне «покаянное» письмо. Только удивительной, барнетовской добротой и отходчивостью могли быть продиктованы эти строки:
«Дорогой Юра! Пишу вам, пишу, телеграфирую – как в пропасть. Если рассердились на меня, то прошу вас – простите. Если бы меньше любил Вас – меньше и разозлился…»
Письмо завершалось все тем же заклинанием – «ЮРА НЕ ПЕЙ!!!»
… Та, последняя ночь Мастера была тяжкой, муторной, беспросветной. И оборвалась она нелепо, не достойно «одержимого жаждою творить».
– Э-эх… Не сладил Василич с бедой… – размазывая по сухим, морщинистым щекам кулаком слезы, причитал Михеич, ночной сторож, отставной майор (жил Барнет в Риге в правительственном охраняемом доме).
– Как же это так… За что бога позлобил, мил человек… Жить тебе да жить…
Так нелепо, недостойно ушел из жизни могучий художник. Ушел «не сладив с бедой».
Прожил Барнет свою бурную, неоднозначную жизнь неисправимым бунтарем и закончил ее «бунтом».
Хоронили Мастера «буднично», без почестей.
Бунтарей на Руси издавна не миловали…
Свободное копирование
