22 июня 1941 года застало его на этом «высоком» посту. Всем белоэмигрантам, являвшимся за получением различных справок, было предложено сообщать о себе паспортные сведения и попутно дать в обязательном порядке подпись в том, что он «добровольно» включается в начатую Гитлером «священную борьбу против мирового зла — коммунизма». Если же кто-либо откажется подписать требуемое, то разговор будет короткий…
Эмигранты очень хорошо знали, что именно в этом случае последует, робко жались под перекрестным огнем нескольких пар глаз модраховских сотрудников, дрожащей рукой подписывали то, что от них требовалось, и поспешно удалялись из этого филиала гестапо. Но желающих на деле включиться в «священную борьбу» среди них, к счастью, оказалось немного.
Первое известие о сброшенных на родные города и села гитлеровских авиационных бомбах совершенно переродило белоэмигрантскую психологию. Подавляющее большинство вчерашних противников Советской власти порвало с прошлым. Об этом — в следующей главе.
Не успел Модрах зарегистрировать и половину парижских белоэмигрантов, как эта процедура была неожиданно отменена по приказу того же гестапо. По-видимому, уже в те дни гестапо решило переделать всю систему надзора и перейти к другим формам управления «русским Парижем». Через несколько дней после этого появился приказ о смещений Модраха и назначении на должность «фюрера» русской белой эмиграции Жеребкова.
Для белой эмиграции настали особенно трудные времена. Гестапо с первых же дней после гитлеровского нападения на СССР убедилось в существовании в среде большинства русской эмиграции мощной волны вспыхнувшего патриотизма и отхода от прежних антисоветских позиций.
В городах Южной Франции лакействовавшее перед Гитлером правительство Петена дало распоряжение об аресте всех без исключения русских эмигрантов. Все они в целом были взяты органами гестапо под подозрение. Явно «неблагонадежных» хватали и отправляли в гитлеровские лагеря смерти.
Жеребковские сатрапы рыскали по эмигрантским квартирам и проверяли, нет ли в них каких-либо признаков «крамолы», нет ли антигитлеровской литературы; интересовались, чьи портреты и фотографии висят на стенах, и т. д.
Права всех довоенных учреждений выдавать эмигрантам какие-либо справки были у них отняты и сосредоточены в руках Жеребкова. Была официально объявлена регистрация всех без исключения русских, находившихся на территории Франции. Управление по делам русской эмиграции перешло в помещение, занимавшееся ранее представителем Лиги наций по тем же делам американцем, неким господином Паном. Оно превратилось в большое учреждение, занимавшее два этажа дома в аристократическом квартале 16-го округа на улице Галлиера (впоследствии, после Победы, там поместился Союз советских патриотов).
Жеребков был типичным представителем категории политических пройдох и авантюристов, внезапно появлявшихся на белоэмигрантском горизонте. В описываемые годы ему было не более 25–30 лет. За границу он попал с родителями, будучи ребенком. К моменту совершеннолетия он находился в Германии и получил там германское подданство. Во Франции его хорошо знали в балетных кругах: он подвизался в качестве танцовщика преимущественно в дансингах и частично в оперных предприятиях.
При своем «вступлении на престол» новоявленный «фюрер» русской белой эмиграции во Франции обратился к ней с «манифестом», в котором, не скрывая того, что он с гордостью носит звание германского гражданина и служащего гестапо, объявил, что каждому эмигранту надлежит в той или иной мере помогать гитлеровской Германии в начатой ею «священной борьбе» и что всех, кто с этим не согласен, он, Жеребков, проучит так, что они долго будут об этом помнить.
В те же самые дни другой белоэмигрантский «фюрер», Войцеховский, назначенный в Бельгии тем же гестапо для надзора за осевшими там эмигрантами, приступил к настоящему и подлинному террору против всех подозреваемых в сочувствии Советской власти. Бельгийские тюрьмы и концлагеря быстро наполнились сотнями неугодных Войцеховскому людей. Единицы дожили до дня Победы. Все остальные погибли в этих застенках.
В первые же дни после Победы Войцеховский был убит выстрелом из револьвера, направленного на него карающей рукой мстителя — одной из его уцелевших жертв.
По всей Франции началась поголовная регистрация эмигрантов. Осуществляли ее жеребковское управление и его филиалы.
Внутренние помещения управления Жеребков украсил флагами со свастикой и портретами Гитлера, Геринга, Геббельса и других «апостолов» фашизма. Заместителями его были пресловутый гвардейский полковник Богданович и казачий офицер Краснов, родной племянник матерого антисоветского деятеля атамана Краснова. О первом из них мне уже приходилось упоминать. В дни оккупации он показывался в управлении и других общественных местах не иначе как в фашистской коричневой рубашке. Он в свою очередь обратился с «манифестом» к «молодому поколению» эмиграции. Кончался этот манифест возгласами: «Хайль Гитлер! Виво Муссолини! Банзай микадо!» В последние дни оккупации, когда к Парижу подходили американские дивизии, Жеребкову удалось бежать.
Незадолго до моего отъезда из Франции в «русском Париже» появилось сообщение о том, что он был очень ласково встречен американцами и в полном ничегонеделании отлично проводит время в американской зоне оккупации Западной Германии. Читатель не будет удивлен, если в один прекрасный день узнает, что Жеребков под крылышком дядюшки Сэма делает или уже сделал столь же головокружительную карьеру, как это случилось с ним в Париже в 1941–1944 годах.
Свободное копирование
