В далекой от Парижа Латвии долгие годы жил, творил и скончался старый «передвижник» И. И. Богданов-Бельский — певец крестьянской детворы дореволюционного прошлого, «Некрасов в живописи», как часто называли его в эмиграции. Как художник, он пользуется у нас большой любовью и популярностью: его полотна украшают стены музеев, а репродукции-открытки расходятся в сотнях тысяч экземпляров по всему Советскому Союзу.
Но и этот громадный талант — живая связь с русскими художниками-демократами 60-х годов прошлого столетия — не избежал общей участи подавляющего большинства русских зарубежных художников. За пределами его родины русская деревня и крестьянские дети оказались никому не нужными. Художнику волей-неволей пришлось перейти на другие жанры живописи, совершенно ему несвойственные. Талант его увял.
Вне родной земли, родных людей и родной природы увял талант еще одного большого русского художника, который в первые годы нынешнего века взбудоражил своим молодым задором и смелостью всю художественную Москву. Это — Малявин. Его «бабы» и «сарафаны» были предметом страстных дискуссий, а перед его «Вихрем», занявшим когда-то целиком одну из стен Третьяковской галереи, всегда стояли толпы посетителей.
После Октябрьской революции он некоторое время жил в Швеции. Его «русские бабы» изредка появлялись на парижских выставках и в витринах парижских художественных магазинов, но от прежнего Малявина в них не осталось почти ничего. Малявин зарубежный завял, как завяли и многие другие его собратья.
В беседе за кружкой пива с одним из своих театральных сотоварищей Шаляпин как-то обмолвился следующими крылатыми словечками о Малявине: — Малюет он и сейчас неплохо, да только все его сарафаны полиняли, а бабы сделались какими-то тощими, с постными лицами… Видно, его сможет освежить только воздух родных полей и больше ничто…
Да, без воздуха родных полей и ежедневной и ежечасной связи с родным народом всякое искусство глохнет.
История русской послереволюционной эмиграции наглядно это показала.
В эмиграции часто говорилось, что история русского искусства будто бы мягко отнесется к русским композиторам, музыкантам, артистам, певцам, писателям и художникам, погубившим за рубежом свой талант или обезличившим его. Ведь все они будто бы в той или иной степени пробили брешь в стене, которая отделяла русскую музыку, театр, живопись и литературу от широких масс народов Запада, мало знавших русское искусство.
Короче говоря, порвав вольно или невольно связь с родиной, они будто бы с честью выполнили возложенную на них историческую миссию пропаганды русского национального искусства и литературы за границей, как некогда былинный Садко разнес по всему свету славу русской песни.
Но есть ли уверенность в том, что будущий историк, как былинный Старчище-пилигримище, не подойдет к зарубежному гусляру, не выбьет из его рук гусли и не скажет ему грозным голосом словами былины:
А тебе, гусляру,
Не велика честь
Тешить гуслями
Царство подводное!
Послужи теперь
Песней Новугороду!..
Такой уверенности у автора настоящих воспоминаний нет. Полагаю, что нет ее и у читателя.
Свободное копирование
