Мой Папа:
Доктор Томас Норвэл Хепберн. Он родился 18 декабря 1879 года. В семье преподобного Сьюэлла Сноудэна Хепберна и Селины Ллойд Пауэлл.
Он был младшим ребенком. Другими были: Чарльз, Ллойд, Сьюэлл и Селина. Жили они в Виргинии, а неподалеку от Честертауна, в штате Мэриленд, у них имелась еще и ферма. Ферма эта и поныне принадлежит семье. Она называется «Дилайт» («Восторг»). Мать моего отца происходила из очень известного рода Пауэллов, который, подобно многим родам Юга, разорился в результате Гражданской войны. Папа по-настоящему любил свою мать. Они были очень близки, благодаря ей он испытывал большое уважение к женщине. Она была его идеалом — несгибаемым борцом, с самыми высокими принципами. Она верила в силу образования.
Дедушка был священником епископальной церкви. Его годовой доход никогда не превышал шестисот долларов.
Пауэллы (по бабушкиной линии) рано переехали в Виргинию. Отец устроился в колледж Рэндолф-Мэкон, где получил степень бакалавра, а затем магистра. После окончания колледжа он отправился в университет Джонса Хопкинса в Балтимор изучать медицину. В университете он познакомился с сестрой моей матери Эдит. Они вместе занимались фехтованием.
Мама и Папа впервые встретились на квартире у Эдит. Мама была им очарована и устроилась работать в университете, чтобы быть поближе к нему. Ей это удалось. Они часто виделись. Отец, вроде бы проявляя к ней большой интерес, предложения, однако, не делал. Она решила уж было, что он просто водит ее за нос. Наконец, отчаявшись, она сказала:
— Знаешь, самое удивительное в нашей дружбе то, что, если кто-то из нас двоих обзаведется своей семьей, это никак не отразится на наших отношениях.
Папа возмутился:
— Не понимаю, как ты можешь говорить такое. Если я не женюсь на тебе, то не женюсь ни на ком.
Мать спросила:
— Это что — предложение?
Папа сказал, что он делает ей предложение уже шесть месяцев. Она воспринимала все слишком буквально. «Где твой здравый смысл!»
Эдит, бросив изучать медицину, вышла замуж за доктора Дональда Хукера и поселилась в Балтиморе.
Папе предлагали несколько очень хороших мест в нью-йоркских больницах, но он считал, что Нью-Йорк не тот город, в котором следует жить. Мама и Папа, поженившись, переехали в Хартфорд. Они мечтали иметь много детей. Оба поддерживали идею эмансипации женщин.
Сначала мои родители жили рядом с хартфордской больницей, где сначала Папа был сверхштатным врачом, а потом — врачом, живущим при больнице. Ему полагалось оставаться спать в больнице после вечернего звонка отбоя. Папа снял дом совсем рядом, на Гудзон-стрит, — достаточно было перейти дорогу. Он изобрел свою собственную сигнальную систему. Будучи очень легким на подъем, он никогда не опаздывал на вызов, а потому его никогда не разыскивали.
Шло время. Как-то Мама прогуливалась по парку. Том, ее первенец, шел рядом сбоку, а меня везли в коляске. «Ну вот, — подумала Мама, — вот она моя жизнь — эти двое восхитительных детей, милый, замечательный муж, преуспевающий в своей профессии. А что же я? Что же я сама? Неужели только для этого я и родилась на свет? Ведь на что-то еще я гожусь? У меня диплом бакалавра, диплом магистра».
Она вернулась домой несколько озабоченной, а Папа вбежал в комнату и выпалил:
— Прочти вот здесь в газете! Некая Эммелин Панкхерст выступает сегодня вечером с речью о положении женщин и о праве на голосование. Давай-ка…
Они пошли. Папа, очевидно, начал понимать, что Мама уже не удовлетворяется своим местом в жизни. Он нашел выход. Мама возглавила Ассоциацию суфражисток штата Коннектикут.
Женщины.
Их проблемы.
Право голоса.
Проституция.
Торговля белыми рабами.
Беременность девочек-подростков.
Венерические болезни.
Массовые публичные собрания.
Суфражистки поднимали многие нравственные проблемы, существовавшие в Хартфорде.
«Вы знаете, что прямо под боком полицейского участка находится дом терпимости?»
«Вы знаете, что по такому-то адресу в открытом туалете утонул ребенок?»
У Мамы был павильон на территории Коннектикутской ярмарки, где была кабинка и газовый баллон, с помощью которого можно было надувать шары. Они были яркие, бело-зеленые, с надписью: «Право голоса для женщин!»
Мне было около восьми. Я надувала шары, связывала их двухметровой бечевкой, выходила на улицу, зазывая посетителей на ярмарку, шла следом за ними, пока наконец они не решались-таки взять один из наших шаров, подчас безо всякого желания. Я приговаривала весьма настойчивым голоском: «Право голоса для женщин! Берите, пожалуйста, берите! Право голоса для женщин!» И они брали.
Когда по какому-либо вопросу проходило голосование мужчин, женщины, входившие в Ассоциацию, всегда проводили свое собственное голосование в нашем павильоне. На нем висел плакат с надписью: «Здесь голосуют женщины, идиоты и уголовники» (одна из отцовских шуточек). Мама была одной из любимых ораторш Ассоциации. Она отличалась остроумием, от нее исходило искрометное веселье. Глядя на нее, слушая ее, люди убеждались, что женщины не дуры, что они заслуживают права голоса.
О, совсем забыла упомянуть. В первый день Хартфордской недели творчества Мама привела фотографа, который сделал снимок того туалета в многоквартирном доме, где утонул ребенок. Она отправила этот снимок в «Куранты» (местную газету) с подробным комментарием. И — хотите верьте, хотите нет — они опубликовали материал, даже не прибегнув к проверке ни самой статьи, ни факта как такового. Разумеется, статья была рекомендована для повторного напечатания.
Свободное копирование
