Я обходил свои точки — завод им. Шевченко, цементный завод, текстильную фабрику, управления домов и т. д. Намечал часы и места встреч. Меня заинтересовали донесения, бывшие в делах и подписанные «Волк». Вот два из них, в почти дословном изложении:
Оперуполномоченному НКВД
Октябрьского района города Харькова
От осведомителя Волк
ДОНЕСЕНИЕ
Сего числа ко мне подошел рабочий электросварщик М. (фамилии полностью не привожу) в сильном волнении и в повышенном тоне начал мне рассказывать о том, что он работал много часов сверхурочно, но ему не заплатили. Кроме того, он тут же начал ругать советскую власть. Я ему порекомендовал обжаловать завкому, а в отношении того, что вы ругаете советскую власть, то она здесь непричем. Безобразия есть, но это все делают низы, может быть, и враги орудуют, а товарищ Сталин обо всем знать не может. Он говорит, что ему наплевать на всю власть и что ему нужны деньги. У меня, мол, дети и жена голодные дома, а денег ни копья. Я ему ответил как член завкома, что разбирать мы сейчас не будем, а советскую власть прошу не ругать. Он плюнул и сказал, что вас не только ругать, а перевешать до самой верхушки, вы нам всю душу переели. И пошел. Я утверждаю, что М. для нас опасен и на производстве быть не может. Это вылазка классового врага. А то, что он говорит повешать до верхушки, то это по адресу товарища Сталина. Прошу вас немедленно изолировать.
О чем и доношу.
Осведомитель Волк.
Второе его донесение тому же оперуполномоченному:
«Сегодня скончался друг и соратник великого Сталина, нарком тяжелой промышленности товарищ Орджоникидзе. В обеденный перерыв я зашел в столовую и уселся за стол, где уже сидело три человека подозреваемых мною в контрреволюции из механического цеха, два из них рабочие А. и С., а третий бригадир Ц. Нам подали суп. Бригадир говорит: вот, товарищи! Умер Орджоникидзе и суп сегодня хороший, а ведь их 12 и если бы они умирали каждый день по одному, то наверно и нам 12 дней было бы сытно. Рабочий А. говорит: а если бы сдох Сталин! Ц. засмеялся и ответил: тогда, наверно, был бы со свининой. Потом они переглянулись и по одному ушли, не ожидая второго. Но я узнал этих контрреволюционеров. Когда они говорили против покойного Орджоникидзе и т. Сталина, у меня сдавилось сердце, и я готов был наброситься на них, но удержался. О чем доношу, Волк».
На углу второго донесения значилось: «выделить»; это означало, что на эту тройку заведены дела, но почему-то донесение оставалось в агентурном деле.
Под кличкой «Волк» работал осведомителем бригадир электросварщиков Григорий Федосеев, член партии, член заводского комитета профсоюза, 45 лет от роду и со стажем на заводе — 17 лет. Личность, по советским понятиям, весьма почтенная. Его первый вопрос ко мне: «А где же товарищ Макаренко?» Отвечаю, что перевели на другую работу.
— Хороший был человек! — почти вздыхает Волк и бросает как бы мимоходом. — Да и деньжонками не стеснялся, были и деньжонки.
— Что, и вам помогал деньгами?
— Как же! Хорошо помогал, давал сотни на две. Обещал в агенты перевести.
Знакомлюсь с осведомителем из управляющих домами (управдомы). В скученных рабочих жилищах, в условиях постоянного недоедания, в грязи, легко срываются с губ нелестные отзывы о власти, объявившей себя рабоче-крестьянской, пролетарской властью. Управдом или комендант всегда назначался из числа проверенных и готовых служить НКВД людей. В домах есть комнаты для подслушивания и есть, разумеется, доносчики. Я столкнулся с управдомом, который дал донесения чуть ли не на всех жильцов, и донесения такого рода, что положительно всех следовало переарестовать.
— Скажите, товарищ, — спрашиваю я этого энтузиаста доносительства, — почему рабочие так зло ругают власть?
— Да я сам думаю над этим!.. — неуверенно отвечает управдом, пытаясь, по-видимому, быстро сообразить, к чему такой вопрос со стороны чекиста.
— Ну все же, — настаиваю я, — вы всегда с ними, свой для них по положению.
— От плохих условий жизни, я думаю… Угля вот не дают сейчас, а в каморках холод. Пища тоже и зарплата…
В райвоенкомате осведомителем состоял писарь Григорий Фролкин. Я упрекнул его, что мало числится за ним дел, а это не вяжется с тем фактом, что идет мобилизация и через военкомат проходят массы людей. Фролкин сослался на переутомленность: «Сидим дни и ночи». Однако мой упрек задел его за живое.
— А мое последнее донесение у вас, товарищ начальник? — спрашивает меня Фролкин. — Дело интересное, по-моему…
— Нет. О чем и когда?
— Недели полторы, наверно, уже. Дело-то вот какое. Получили мы наряд — мобилизовать пулеметчиков. Наряд попал ко мне, я передал начальнику военкомата. Вдруг узнаю, что он мобилизовал снайперов и люди уже отправлены. Я к нему: ошибка, мол, получилась. А он и ляпнул: «Чем хуже будем комплектовать, товарищ Фролкин, тем скорее освободимся от варварского труда…» «Вот это да!» — подумал я и вижу, что начальник не в себе. Минут через десять-пятнадцать захожу в его кабинет по другому делу, а он сидит и тянет водку — прямо из горлышка. Целый литр у него в руке, наполовину конченный. Дотянул до дна, бросил бутылку и свалился. Я к нему: «Что с вами?» «А, ничего, клади на диван»…
В школе № 54 осведомителем был заведующий учебной частью и тоже снабдил меня ворохом донесений.
Мало-помалу для меня стала ясной картина осведомительной работы в школе. В распоряжении нашего осведомителя всегда имеются навербованные им самим — педагоги и ученики, порою также и родители. Одни выслуживаются перед администрацией школы, другие рассчитывают стать известными нам через администрацию. Ребят втягивают, подсекая их на провинностях, на их ссорах, возбуждая мстительность. Ребята несут в школу и свою обиду — домашнюю, на родителей. Иного комсомольца заставляют ябедничать, воздействуя на «комсомольскую сознательность». Ябедничество вообще — и поощряется, и идеологически обосновывается всем преподавательским коллективом, за редкими исключениями. Сеть получается густая и сложно переплетенная.
Из всех осведомителей произвел на меня хорошее впечатление милиционер. В его деле лежало одно донесение, — должно быть, сугубо вынужденное, написанное под нажимом моего предшественника. Ценности это донесение не представляло никакой — ничего конкретного.
— Что же вы, товарищ, так плохо работаете? — спросил я его при первой встрече.
— Плохо? Да я ведь несу наружную службу, хожу на облавы беспаспортных, день и ночь очереди разгоняю, домой некогда сбегать.
— А со спекуляцией как? Многих привели в отделение?
— Разве же у нас спекулянты?.. За хлебом стоят, а не за промтоварами. Другие водят, только зря, без оснований, хвалили бы их только. Начальник, как машина, отхватывает штрафные по 100 рублей, а неверно это, спекуляции нету.
— Будете со мной работать? — спрашиваю я тоном, разрешающим и отказ, очень уж расположил меня к себе этот «мильтон».
Он понял, что можно рискнуть, так и встрепенулся:
— Товарищ начальник! Освободите меня!.. Не могу я по этой отрасли работать!
— Хорошо, освобождаю, — говорю я и выкладываю пять пачек «Беломорканала».
— За это спасибо, товарищ начальник! — обрадовался горе-осведомитель.
Я смотрю, как он рассовывает папиросы по карманам, молчу. Он рассовал пачки, подтянулся, ждет. Молчу.
— Можно идти, товарищ начальник?
— Можно. Идите. Всего хорошего.
Свободное копирование
