Маршрут ведет в Чека

МАРШРУТ ВЕДЕТ В ЧЕКА

В конце лета, вызванный в партбюро, я застал там человека в форме НКВД. Поздоровался.

— Коммунист? — сразу спросил меня новый знакомый.

— Кандидат, — ответил я и испугался: «Что ему от меня надо?»

— Служили в армии?

— Да, младший командир.

— С какого года в комсомоле?

— С 1932. Теперь, как видите, в партии.

— Хотели бы учиться?

— Конечно, но где?…

Чекист начал стальным голосом, с лицом почему-то недовольным, как мне показалось:

— По решению партии и правительства идет набор в школу госбезопасности. Принимаются партийцы, с производства. По характеристике вот вашего секретаря, вы — подходите вполне. Срок обучения — два года, 425 рублей стипендии. Обмундирование, питание и, понятно, жилищные условия — бесплатны.

Не взглянув на меня, чекист, после минутной паузы, продолжал:

— Я думаю, вас это устроит. Вас выделяет партия и, значит, разговаривать особенно не о чем. Сегодня отдадут приказ по заводу. Занятия начинаются через две недели. К десятому числу сдайте документы мандатной комиссии школы. Вы попадаете в почетное положение. Всего хорошего.

И чекист протянул мне руку. Вечером я встретился с секретарем парткома:

— Ах, вот хорошо! — воскликнул он. — Я заготовил вам характеристику, позвонил и в райком.

— Вам? — удивился я. — Что это ты величать меня на «вы» вздумал?

Слегка смутившись, секретарь парткома сказал:

— Да, видишь ли… ты теперь высоко залетел. Помни, что от нас ты видел только хорошее. Разное, брат, случается. Друзья все-таки мы, а?…

Я пожал ему руку и подтвердил, что друзьями были, друзьями и останемся. Мне было неловко — еще примут ли в школу, а я уж важничаю. Мне хотелось, чтобы не приняли — страшно! В этом «почетном органе», пожалуй, не сдобровать. Но нужно идти на все, ва-банк. Все равно, иного выхода нет. И уже взлетели мечты: может быть, найду следы своих? Может быть, еще жив кто-нибудь?

Сообщил жене. Назавтра, как положено, устроены были проводы. Куда меня провожали? Совсем недалеко, в Межкраевую школу НКВД в Харькове. Мне казалось, — еду, а не иду, и не поблизости, а в жуткую неизвестность.

Когда (дня через два-три) я шел по харьковским улицам к знакомому зданию, проходя мимо которого люди невольно дышат иначе, чем всегда, и смотрят — тоже иначе, — на этом несложном пути мне все представлялось как бы угрожающим: улицы и перекрестки, дома и заборы… Еще бы! — я шел в НКВД…

Вот передо мною шестиэтажное серое здание. На главном входе вывеска: «НКВД СССР. Харьковская межкраевая школа». Справа и слева от дверей дощечки с надписью: «Вход строго воспрещается» — одна по-русски, другая по-украински.

Конечно, это — только школа, но… И я испугался двух маленьких табличек, перешел на противоположную сторону улицы. А что, если меня заманили сюда, не хотели арестовывать на заводе или на квартире?

Мне понадобилось, по крайней мере, полчаса, пока я преодолел страх и заставил себя подойти к главному входу здания.

— Что вам угодно? — спросил меня чекист в форме без каких-либо знаков различия званий.

Сбивчиво и буквально трепеща, я сказал ему, в чем дело. Он ввел меня в коридор и передал сидевшему там чекисту. Тот потребовал мои документы, после чего повел меня на четвертый этаж, оставил у входа в одну из комнат и велел ждать. Ко мне подошел дневальный по коридору (они были во всех этажах) и стал возле. Мысли мои переплетались — то я думал о себе, о том, что меня сейчас ожидает, то вдруг пытался постигнуть: «Зачем у всех дневальных по коридорам за спиной болтаются противогазы? Если это — форма обмундирования для несения нарядов, то почему именно противогаз? А, может быть, здесь применяются газы?»

Мысли мои прервал мой провожатый, который, вернувшись, повел меня дальше. Мы остановились у двери с таблицей: «Начальник учебной части». Провожатый постучал, и, услышав «да», мы вошли. За громадным письменным столом в красном бархатном кресле сидел чекист. Он указал мне на стул около стола и отпустил провожатого. Перебирая мои бумажки, он то и дело искоса поглядывал на меня, и я всякий раз пугался: «Спросит о чем-нибудь, а я сразу не отвечу… Покажется ему подозрительным…»

Но он ни о чем не спрашивал. Собрав бумажки одну на другую, он сказал: «Хорошо» — и взял телефонную трубку. По его вызову тотчас вошел человек в штатском.

— Пойдите с товарищем, — сказал мне начальник учебной части.

Штатский провел меня в большую, похожую на аудиторию, комнату этажом ниже. Тут стояли ряды столов и около каждого по два стула.

— Вот здесь вы можете сесть. Ждите дальнейших распоряжений.

Чекист в штатском ушел, я остался один. Через несколько минут он вернулся — принес мне бумаги, чернил и ручку.

— Пишите заявление на имя начальника школы.

Я принялся писать, отгоняя докучные мысли: «Пишу заявление — значит, сам прошусь…» Дорого дал бы я за отказ — вот если бы мне сказали теперь: «Мест нет. Принять не можем».

— Ну, готово?

— Да, — отвечаю я, поднимаюсь и вижу, что в комнате еще двое, и спрашивает меня один из этих двоих.

— А почерк у вас хороший! — улыбнулся спрашивавший.

— Работал писарем штаба дивизии.

— Так. Ну, посидите минут пятнадцать, мы скоро вернемся.

Снова я один. Хочется курить — боюсь. Выйти бы? — нет, я не смею тронуться с места. Я чувствовал себя заключенным.

Вернувшиеся «хозяева» сказали мне, чтобы я зашел через два дня. Выйдя — как бы вырвавшись — из школы, я видел улицы, перекрестки, дома и заборы в их обычном, мирном освещении. Пока — я свободен! Пока…

Выслушав мой рассказ, Григорий Федорович Корнеев[1] сказал:

— Всеми силами старайся удержаться в школе.