В первый день 1756 года получил я новогодние подарки, Лоренцо принес мне халат на лисьем меху, шелковое ватное одеяло и медвежью полость для ног: холод стоял столь же отчаянный, как и жара, что претерпел я в августе месяце. Передавая мне дары, Лоренцо сказал, что секретарь велел положить мне шесть цехинов в месяц, дабы мог я покупать книги, какие захочу, а также и газету, и что подарок прислал мне г-н де Брагадин. Я попросил у Лоренцо карандаш и написал на клочке бумаги: «Благодарю Трибунал за сострадание и г-на де Брагадина за добродетель».
Надобно побывать в моем положении, чтобы понять, какие чувства пробудило в душе моей это происшествие; в порыве чувствительности простил я своим гонителям и почти оставил замысел побега. Сколь податлив человек под гнетом несчастья и унижения! Лоренцо сказал, что г-н де Брагадин предстал перед тремя Инквизиторами и, плача, на коленях молил их сжалиться и, коли нахожусь я еще в числе живых, передать мне этот знак неизменной его любви; растроганные Инквизиторы не смогли ему отказать. Я не мешкая написал на бумаге названия всех книг, какие хотел получить.
В одно прекрасное утро, гуляя по чердаку, приметил я случайно длинный засов, что лежал на полу, и понял, что он мог бы послужить оружием для нападения и защиты; я поднял его, отнес в камеру и положил под одежду, рядом с куском черного мрамора. Едва оставшись один, я долго тер конец засова о мрамор и понял, что это отличный точильный камень: на конце, какой я тер, образовалась грань.
В подобном деле я был новичок, мне стало любопытно; кроме того, меня одушевляла надежда завладеть предметом, должно быть, строжайше здесь запрещенным; еще двигало мною тщеславное желание изготовить оружие без всяких необходимых для того инструментов и даже негодование из-за предстоящих трудностей — точить засов приходилось мне в полутьме, на высоте груди, камень невозможно было закрепить иначе, как зажав его в левой руке, масла, дабы увлажнить его и легче заострить, как мне хотелось, железный прут, у меня тоже не было, и использовал я только собственную слюну; но за две недели выточил я восемь пирамидальных граней, завершавшихся на конце отличным острием. Грани были длиною в полтора дюйма. Получился у меня восьмиугольный стилет столь правильной формы, что лучше не сделал бы и хороший кузнец. Нельзя даже вообразить, какие муки и заботы я перенес, каким пришлось мне запастись терпением, чтобы исполнить этот тяжкий труд, не имея другого инструмента, кроме никак не укрепленного камня; то была для меня такая пытка, quam siculi non invenere tyranni . Я не мог пошевелить правой рукой и, кажется, вывихнул плечо. Когда вскрылись пузыри, ладонь моя превратилась в сплошную рану — но, невзирая на боль, я не прекращал работы, мне хотелось довести ее до совершенства.
Гордый своим творением и так и не решив, зачем и как я мог бы его использовать, задумал я спрятать его в какое-нибудь такое место, где бы его не нашли даже при обыске; я решил положить его в солому, которой были набиты мои кресла, но не сверху, где можно было, подняв подушку, заметить неровную выпуклость, а перевернув кресла вверх ножками: я засунул внутрь весь засов, да так хорошо, что обнаружить его можно было, только зная, что он там. Так ГОСПОДЬ готовил мне все необходимое для побега, каковой должен был стать если не чудом, то событием, достойным удивления. Признаюсь, я горд, что бежал; но гордость моя происходит не от того, что мне удалось это сделать — здесь большая доля везения, но от того, что почел я это осуществимым и имел мужество привести свой замысел в исполнение.
Свободное копирование
