В первые же дни после отъезда Столыпина ко мне позвонил как-то утром по телефону Кривошеин и спросил меня, где и когда могу я принять его на несколько минут по одному довольно спешному делу, по которому ему необходимо условиться со мною перед его ближайшим всеподданнейшим докладом, назначенным ему через два дня. Так как в этот {468} день я должен был ехать в город, то я предложил ему приехать ко мне в Министерство на Мойку, чтобы не заставлять его предпринимать более далекий путь на острова.
Кривошеин прибыл ко мне с целым портфелем бумаг, сказавши, что он захватил все необходимые документы, которые мне должны быть известны. Он рассказал мне подробно всю историю возникновения вопроса о передаче Крестьянского банка в его ведомство и заявил, что ему известно все мое отношение к этому вопросу вплоть до моего заявления, что я покину пост Министра Финансов в тот самый день, когда будет утвержден закон о передаче банка в ведомство земледелия.
От Государя лично он знает также, что я просил и Его разрешения оставить Министерство в связи с намеченною реформою, причем Государь сказал ему, что мое заявление было сделано в такой деликатной и убедительной форме, что Государь не только не хранит какого-либо неудовольствия на меня, но даже прямо оказал, что понимает вполне мою просьбу об увольнении, коль скоро я убежден, что такая мера принесет большой вред кредиту государства, и Он не имеет даже нравственного права требовать, чтобы я оставался Министром и нес ответственность за такую важную задачу, как охрана кредита, коль скоро будет издан закон вредный, по моему мнению, для дела кредита.
Государь будто бы сказал ему даже, что мое заявление было сделано в такой убежденной форме, что, зная мою преданность долгу, Он начинает и сам колебаться, правильно ли задумано все дело и нет ли возможности обеспечить интересы землеустройства, на рискуя разрушением кредита. Он прибавил, что ему неизвестно, говорил ли Государь в том же смысле с Петром Аркадьевичем, также как и то, остается ли Столыпин и теперь при его прежнем взгляде, или события последнего времени заслонили собою его увлечение осени 1910 года.
Целью его приезда сейчас ко мне, оказал Кривошеин, является необходимость пересмотреть весь этот вопрос потому, что и сам он видит теперь, что это дело было задумано Столыпиным слишком спешно и без соображений всех сторон вопроса, в особенности в той плоскости, в которую я поставил его в разговоре с Столыпиным и затем с Государем. По его словам, его ближайшие сотрудники уже давно указывали ему, что он думает взяться за крайне рискованное дело, с которым ему просто не справиться, а теперь они твердят ему все то же и положительно не дают ему покоя, чтобы {469} он пересмотрел этот вопрос пока не поздно.
Тут он привел мне целый ряд аргументов, высказанных ему его "друзьями" и из финансового мира, которые прямо говорят ему, что с переходом Крестьянского банка в ведомство земледелия у него не будет никаких способов размещать закладных листов, потому что никакой Министр Финансов не станет загружать ими сберегательных касс, не зная как можно продать их в случае надобности, а биржа, несвязанная с ним, будет просто их обесценивать.
Под влиянием всех этих сомнений, по словам Кривошеина, у него явилось решение доложить все эти сомнения Государю на ближайшем своем всеподданнейшем докладе, на этой же неделе и просить Его отказаться от этого намерения и позволить ему войти со мною в новое соглашение о большем сближении Крестьянского Банка с ведомством земледелия, главным образом в отношении выбора земель, приобретаемых банком за свой счет и в отношении выбора крестьян покупающих земли, продаваемые банком.
Если я принципиально согласен на это, то он не сомневается в том, что для Государя это будет большим облегчением, потому что он видел насколько Он обеспокоен мыслью о моем уходе.
Еще лучше было бы, сказал он, чтобы я согласился представить Государю наш совместный верноподданнейший доклад, коль скоро он увидит готовность Государя встать на новый путь. Кривошеин закончил свое длинное объяснение, котором я ни разу не прерывал, сказавши, что напрасно я избегал все время говорить с ним об этом деле и чуждался его. Все было бы давно направлено как следует и не было бы того длящегося недоразумения, которое тягостно для нас обоих.
В моем ответе, я начал с того, что не понимаю прежде всего, каким образом я мог говорить с ним, когда все дело было представлено Государю и испрошено даже предварительное Его решение, совместным соглашением его с Председателем Совета Министров, даже без простого, внушаемого элементарною деликатностью по отношению ко мне, оповещения меня об этом.
Я узнал о состоявшемся всеподданнейшем докладе только от Столыпина уже после того, что вопрос оказался решенным. Мои подчиненные были привлечены к работам по приготовлению всего дела и им было запрещено говорить мне хотя бы одно слово, и они точно выполнили взятое с них обещание. Я тогда же ответил Столыпину моим категорическим {470} несогласием и, по его же совету, доложил о нем Государю, поставивши ребром всю мою служебную судьбу. В Государе я встретил решительную поддержку взглядов их обоих, с открытым Его заявлением, что если даже я прав, то Он все-таки не может взять назад обещания данного им обоим и понимает и ни мало не осуждает меня за то, что я отказываюсь сохранять управление Министерством Финансов, если вредная, для него, по моему мнению, мера будет проведена.
Об этом я в тот же день передал Столыпину, а последний рассказал ему. Следовательно, кто из нас может обвинять другого в неделикатности отношений. Он ли меня или я его за то, что все дело, принадлежащее моему сведению, предположено быть изъятым от меня, a мне никто ни слова не оказал. От предложения подписать наш совместный всеподданнейший доклад я категорически отказался, заявивши, что я не хочу встретиться с упреком Столыпина, что я за его спиною представил Государю новую меру по делу доложенному и одобренному Государем по его докладу. По существу же предложения о еще большем сближении Крестьянского Банка с его ведомством я напомнил ему только, что никто иной, как я, предложил Столыпину весьма выгодные для ведомства Земледелия уступки, но получил его ответ: "это совершенно недостаточно, да и поздно об этом говорить, после того, что мы с Александром Васильевичем доложили Государю этот вопрос и получили полное Его одобрение".
Мы расстались с Кривошеиным на том, что я отказываюсь от всякого выступления по этому делу перед Государем что он совершенно свободен от каких-либо обязательств передо мною и доложит Государю свой изменившийся взгляд вполне самостоятельно. Я просил его только сообщить мне результаты его доклада, как взять на себя и инициативу поставить обо всем в известность Столыпина, которому я не скажу ни слова, пока он меня не спросить. Он обещал мне прислать сегодня же проект своего всеподданнейшего доклада, если только успеет его набросать. Это свое обещание он выполнил очень точно и уже поздно вечером того же дня я получил его проект доклада, составленный исключительно от его имени, без всякого упоминания обо мне, и только было вскользь высказано им, что я всегда шел навстречу всем интересам землеустройства и, несомненно, не изменю своего отношения ни в чем, лишь бы не было ущерба для охранения государственного кредита.
Через два дня Кривошеин приехал ко мне прямо {471} из Петергофа в самом радужно-возбужденном настроении. Он показал мне одобренный Государем его всеподданнейший доклад и сказал, что давно не видал Государя в таком прекрасном настроении. По его словам, Государь горячо благодарил его за предложенное разрешение вопроса, устраняющее всякий повод к моему уходу, и выразил уверенность в том, что и П. А. Столыпин будет также доволен устранением кризиса, так как у него всегда польза дела стоит выше вопросов личного самолюбия, а выставленные мною аргументы представляются Ему настолько серьезными, что можно только пожалеть, что Министр Финансов с самого начала был устранен от обсуждения вопроса. Но - прибавил Государь "все эти вопросы имеют теперь только историческое значение и нужно их окончательно ликвидировать и как можно скорее забыть то, что случилось".
Свободное копирование
