После 7-го мая Столыпин еще только один раз появился в Думе в связи с ее дебатами по внесенному ее собственному проекту земельной реформы, построенному на принципе {271} принудительного отчуждения земель. Пытаясь образумить Думу и склонить ее встать на сторону правительственного проекта, осуществленного по закону 7-го ноября 1906 года, сам он и все мы отлично сознавали, что такая попытка обречена, на несомненный провал, Столыпину удалось только произнести очень красивую речь в этом последнем, с его участием, заседании второй Думы и в этой речи сказать исторические слова: "Вам нужны великие потрясения. Нам же нужна великая Россия".
Эти слова перешли на его памятник, открытый при моем и всего состава Совета Министров участии 1-го сентября 1912 года в Киеве, спустя год после, его смертельного ранения, но он уничтожен в 1917 году большевиками в Киеве, и забылись эти слова так же, как забылось многое из того, что потеряли мы с того времени.
После 7-го мая вся наша деятельность просто отошла от Думы и перешла в Совет Министров, который к тому времени закончил избирательный закон и представил это Государю на рассмотрение. На всех нас надвинулась иная, столь же острая, забота, которой нам пришлось отдать много времени, забота о подготовке дела о предании суду всей преступной организации, обнаруженной после обыска в квартире депутата Озола, 5-го мая.
Придавая этому делу значение того окончательного основания, которым должно было определиться либо продолжение существования второй Думы, либо ее роспуск в случае отказа снять депутатскую неприкосновенность с участников обнаруженной организации, - Столыпин вел всю разработку обвинения, с целью предъявления его Думе, при самом близком участии всего Совета. По несколько раз на неделе собирались мы сначала в Зимнем дворце в помещении, занимаемом Столыпиным, а затем по переезде его на дачу, в Елагином дворце, и в частности обнаруженного дознанием и следствием материала по обвинению в связи с делом Озола, каждый раз докладывались Совету лично прокурором петербургской судебной Палаты Камышанским, представлявшим, по наиболее интересным частям следствия необходимые подтвердительные документы. Таким образом, дело это было в полном смысле слова делом всего Совета Министров, а вовсе не личным делом Столыпина и Щегловитова, как думали и говорили в то время многие, и ответственность за принятие решения о предании суду обнаруженных участников преступной {272} группы лежит на всем составе Совета Министров того времени.
Я хорошо помню, что все главные основания к обвинению были сведены к 21-му пункту, а вовсе не к тому единственному пункту - составления наказа военной организации - который был отобран на квартире Озола 5-го мая у секретаря организации Марии Шорниковой, оказавшейся, как стало известным Совету уже потом, шесть лет спустя, агентом Департамента Полиции. - Это доказывала впоследствии вся революционная печать для того, чтобы пустить в ход утверждение, что все дело было просто спровоцировано правительством с целью найти повод к предъявлению Думе требования снять депутатскую неприкосновенность с ее членов, не совершивших никакого преступления. Требование это, разумеется, не могло быть выполнено Думою и, таким образом, роспуск Думы состоялся, по ее словам, не потому, что Дума отнеслась покровительственно к своим членам, участвовавшим в составлении преступного сообщества, а потому только, что все дело было выдумано правительством, для оправдания ничем не вызванного роспуска.
На самом деле, в ту пору никто из нас не имел никакого понятия о том, что секретарь военно-революционной организации, - Шорникова, - была агентом Департамента Полиции" - и уверен, что и Столыпин не знал этого. Департамент. Полиции тщательно скрыл и от него это обстоятельство. Во всяком случае, - повторяю - этот эпизод не имел решающего значения в деле, и преступный характер организации и преследуемые ею цели, также как и участие в ней членов Думы устанавливались целым рядом других доказательств более чем достаточных для того, чтобы направить дело в суд и предъявить Думе требование о снятии депутатской неприкосновенности. Шесть лет спустя все это подтвердилось с. полною наглядностью. Но об этом речь впереди.
Среди приготовительных мер к возбуждению дела выяснилось между прочим, что как Министерство Внутренних. Дел по Департаменту Полиции, так и Министерство Юстиции. встретились с большим затруднением, каким путем можно было бы напечатать весь следственный материал, в форме готового обвинительного акта, подлежащего предъявлению Государственной Думе, с таким расчетом, чтобы до минуты предъявления его Думе, или даже до внесения дела в уголовный суд, решение правительства оставалось бы неизвестным, и {273} заинтересованные лица не могли скрыться от следствия и суда. Министр Юстиции Щегловитов открыто заявил Совету, что не имеет права доверять Сенатской типографии, состав наборщиков которой недостаточно надежен. То же самое сказал и Столыпин по отношение к типографии Правительственного Вестника. Такое же мнение выразил Государственный Секретарь, по отношению к Государственной типографии, откуда незадолго перед тем проникли в оппозиционные круги Думы печатные материалы, не подлежавшие разглашению.
Я предложил тогда отложить решение вопроса, до следующего дня и дать мне возможность переговорить с Командиром Корпуса Пограничной Стражи, в управлении которого имелась хорошо оборудованная типография, не раз исполнявшая для меня разные печатные работы, не допускавшие огласки, и всегда достигавшая этой цели. Мое предложение было принято. На другой же день, я получил заверение, что обязательство выполнить заказ с соблюдением полной секретности может быть принято, и на самом деле оно было выполнено самым безукоризненным образом; следственный материал и проект обвинительного акта был отпечатан замечательно быстро и никакие сыскные силы революционных организаций так не дознались и потом, где и кем было совершено напечатание, и не раз выражали свое недоумение, каким образом такой важный для всего революционного движения документ не попал в их руки, когда к их услугам всегда были печатные материалы, в каких бы правительственных типографиях они ни печатались.
Параллельно с разработкою следственного материала шли переговоры Столыпина с Председателем Думы, а этого последнего с советом старшин и главами партий, кроме социал-демократической, - о снятии неприкосновенности с членов этой партии. Совет был постоянно осведомлен о ходе переговоров, и всем нам было ясно, что ничего из них не выйдет и только напрасно тратится время на то, чтобы добиться толка, когда сочувствовала стремлению правительства в сущности одна правая фракция, не имевшая никакою значения в Думе, а председатель Думы не имел в ней никакого влияния и, если бы и имел его, то никогда, не употребил бы его на пользу исполнения желания правительства, принадлежа всеми своими симпатиями к левому кадетскому крылу и всегда угождая одним левым требованиям.
Столыпин назначил последним сроком для получения ответа Думы вечер субботы 2-го июня и созвал Совет {274} Министров на заседание в Елагин Дворец к 9-ти часам, без присутствия Канцелярии.
Свободное копирование
