С Аллой Петровной Синегоровой меня многое сближало, не только то, что она была с Синельниково и что мы пришли в коллектив одновременно, а разговоры о том, как нам тут плохо, как хочется в свою среду, домой, на свободу. Хотя у нее были дом и семья, а я все это еще должна была построить. Конечно, мне нельзя было поддаваться таким настроениям.
Первой не выдержала она, подала заявление об увольнении и последние две недели отрабатывала с видом счастливицы, вытащившей призовой билет. Она нашла себе работу на новом тогда предприятии — Синельниковском рессорном заводе, в конструкторском бюро. Я провожала ее, когда она получила в отделе кадров трудовую книжку и ушла чуть раньше окончания работы. Из окна второго этажа я видела, как она вышла на улицу и, остановившись, вздохнула. Затем обернулась, посмотрела вверх. Увидев меня, улыбнулась, прощально помахала рукой. И я расплакалась — от полного одиночества, от несчастья, что еще один человек, к которому я привязалась, покинул меня.
Был еще один интересный сотрудник нашей группы — кадровый военный, уволенный в запас преступными указами Хрущова о сокращении Вооруженных Сил: умный, работоспособный и злой. Он успел окончить вечерний факультет Горного института и достичь успеха в цивильной профессии, но его обида на власть, а разом и на всех людей, не проходила. Видимо, он чувствовал себя тут не вольным казаком, каким его воспитала военная служба, а таким же пленником, как и я. Он посматривал на меня с неодобрением, словно осуждал за молодость, слабые еще знания и свободу выбора своего дальнейшего пути. Впрочем, за это же он и завидовал мне, по-доброму.
А потом была длительная командировка в Воронеж в составе всей нашей группы. Из этого периода запомнилось знакомство с физиками из Москвы, интересными ребятами, теми пресловутыми умниками, которые были носителями научной романтики тех лет и спорили с лириками. Это были настоящие советские эрудиты, блестящие интеллектуалы, идеализирующие и поэтизирующие физико-математические исследования, постоянный поиск истин, непрерывность совершенствования и с иронией взирающие на быт и любое потребительство. Это была искрящаяся умом и юмором юность на пороге молодости.
Людмила Мацюк особенно тянулась к ним, потому что там были холостые парни, которые засматривались на нее. Каждый вечер она сопровождала меня на Главпочтамт, куда я шла за письмами от Юры, только ради взаимного одолжения — чтобы я пошла с ней на посиделки к физикам или позволила пригласить их в нашу комнату. Мы все жили в большой комфортабельной гостинице с номерами на два человека. На посиделках были песни под гитару, искрящиеся юмором разговоры, шутки, розыгрыши.
Там же, в Воронеже, я открыла для себя поэтессу Людмилу Бахареву, тамошнюю представительницу прекрасной плеяды областных поэтов, в которую входили Светлана Кузнецова (Иркутск), Ольга Фокина (Архангельск), Маргарита Агашина (Волгоград), Новелла Матвеева (Ленинград), Майя Румянцева (Тамбов), и другие.
Свободное копирование
