В бункере фюрера в Берлине - 2

***

Дивизии Сталина стояли у ворот Берлина.

Мы еще удерживали свои позиции, несмотря на исключительно сильные атаки противника. Нажим со стороны противника временно ослаб.

Это было затишье перед бурей…

Крупные стрелковые соединения и танковые части Красной Армии находились в нескольких километрах, готовые к новым атакам. Предстояло последнее большое наступление. Удастся ли нам остановить противника или он нас уничтожит?

Служба становилась тяжелее с каждым днем. Требования, предъявлявшиеся K каждому солдату и офицеру, были исключительно велики. Мои люди были днем и ночью в пути; они не знали нормального сна. Надо было быстро доставлять генералов и других работников личного штаба Гитлера на различные участки фронта и командные пункты.

К счастью, наши машины прибывали к месту назначения всегда — даже при самых трудных обстоятельствах. Если поездок не было, мои люди должны были помогать аварийным и пожарным командам во время бомбежек, а также выполнять сотни других приказов в зависимости от создавшегося положения и чувства солдатского долга. Никогда никто не отказывался от поставленных задач. Никто не жаловался. Каждый осознавал серьезность создавшегося положения. К тому же возрастала еще и моральная подавленность, вызываемая у нас день ото дня ухудшавшимися сводками с фронтов. И на Западном фронте наши войска вынуждены были отступать. Граду бомб, сбрасываемых американскими и английскими эскадрильями, не могли противостоять даже лучшие наши части. Эффект бомбежек был настолько велик, что наши войска не в состоянии были устоять на своих позициях.

Командующим Западного фронта был назначен фельдмаршал Кессельринг. Италия была потеряна. Наша бывшая главная квартира в Цигенберге перешла в распоряжение Кессельринга, который часто приезжал в Берлин, чтобы подробнее доложить фюреру о положении на фронте.

Заботясь о жизни фельдмаршала Кессельринга, которого он особенно ценил за его блестящие военные способности, шеф предложил мне предоставить в распоряжение Кессельринга такого человека, который мог бы обеспечить максимальную безопасность доставки его в Бан-Наугейм. В тех пределах, в каких такая гарантия вообще была возможна, дать ее мог только я сам. Я предоставил себя в распоряжение Кессельринга.

В то же время я был обременен и другими тяжелыми обязанностями. Дни и ночи в состоянии крайнего нервного напряжения проводил я за рулем моего автомобиля БМВ между Берлином и Цигенбергом. Это были самые рискованные рейсы в моей жизни. Гладкая поверхность автострады была изрыта воронками от бомб. Разбитых вражескими бомбардировщиками и сожженных машин становилось все больше, и они загромождали дорогу словно баррикады.

Я снова вернулся в Берлин. У меня было только одно желание — выспаться и отдохнуть после невероятно тяжелой недели. Однако едва я лег, как ординарец сообщил, что меня немедленно зовут к шефу.

Справившись о моем здоровье, фюрер спросил, в состоянии ли я сопровождать министра Шпеера в его поездке на фронт. Он знает, какие усилия потребовались от меня в последние дни, но он может доверить Шпеера только мне. В надежность шофера Шпеера он не верит.

У министра Шпеера как раз был день рождения. Перед отъездом я принял участие в небольшом торжестве, устроенном в кабинете Шпеера. Все мы старались забыть на несколько часов все наши заботы, однако особой радости не испытывали.

Ровно в 2 часа мы выехали на двух автомобилях из Берлина. Когда достигли Западного фронта, я покрыл машину маскировочной краской из глины. Поездка проходила в тяжелых условиях. Мы мало разговаривали. Ночью я вел машину, не зажигая фар, лавируя между двигавшимися колоннами и разбитыми автомашинами. Министр и его спутники иногда засыпали.

Мы ехали от одного командного пункта к другому. Командиры соединений непрерывно давали Шпееру справки: сколько оружия в их распоряжении, сколько снаряжения, сколько автомашин, сколько боеприпасов? На каждый вопрос министр хотел получить самый точный ответ.

Инспекционная поездка продолжалась пять дней и пять ночей. Почти непрерывно нас обстреливали вражеские штурмовики. Вокруг нас рвались бомбы, но моя машина каким-то чудом оставалась невредимой.

Мы то и дело выскакивали из машины…

Тормоза! Выпрыгиваем из машины!.. Бросаемся лицом в грязь в придорожный кювет. Потом осторожно поднимаем голову и оглядываем небо. «Они улетели!..» Через минуту снова трогаемся в путь. Я даю полный газ, пока на нас снова не налетают самолеты.

Вечером в день моего возвращения в Берлин я направился в приемную зала совещаний в бункере фюрера. В этом бункере решалась судьба Германии. Отсюда отдавались приказы миллионам солдат. Телетайписты и телефонисты работали непрерывно днем и ночью. Уходили и приходили люди… Несмотря на то что здесь шла напряженная работа, в этом мозговом центре империи царила почти зловещая тишина.

Гитлер проводил совещание о положении на фронтах.

Я ожидал в соседнем помещении. Многие из приходивших и уходивших были моими старыми знакомыми. Шепотом осведомлялись друг у друга о самочувствии. Каждый сообщал какую-нибудь новость. Меня, конечно, спрашивали о положении на Западе. Совещание закончилось. Окруженный своими сотрудниками, Гитлер вышел из зала совещаний. Я тотчас же поднялся, чтобы доложить о своей поездке. Министр Шпеер, который участвовал в совещании, несомненно, уже сделал это, сказав, что поездка прошла успешно.

Едва увидев меня, Гитлер быстро, в присущей ему манере, отделился от сопровождавших его лиц, обнял меня как родного сына и потряс мне обе руки. Снова и снова он благодарил меня за то, что я доставил его министра вооружений целым и невредимым.

Позади группы стоял Мартин Борман. Лицо его было искажено, и, как всегда, когда его что-либо раздражало, он нервно потирал руки. Позднее я узнал, что во время моего отсутствия он предлагал Гитлеру на мое место нового кандидата. Мне было точно известно, что он уже целый год держит под рукой человека, чтобы сделать его шофером Гитлера, как только ему удастся навлечь на меня немилость фюрера. Он всеми силами старался удалить меня от Гитлера. Я был последним из числа старых приближенных Гитлера, которые имели право посещать фюрера в его служебном кабинете или на квартире, не дожидаясь приказа или вызова. Уже одно это вызывало у Мартина Бормана ненависть ко мне.

Подобная враждебность со стороны человека, находившегося в непосредственном окружении фюрера, была мне очень неприятна, и я не раз просил отправить меня на фронт, но Гитлер неизменно отклонял мои просьбы.

Однажды, будучи особенно раздражен поведением Бормана, я вновь начал настаивать на своем. Гитлер мне сказал:

«Здесь вы несете гораздо большую ответственность, чем на фронте. Кроме того, моя жизнь, которую я так часто доверяю вам, имеет для меня гораздо больше значения, чем постоянные враждебные выпады Бормана».