Жизнь в Боулдере была немногим более разнообразна, чем в Корнеле. Событием был приезд Поля Робсона и постановка оперы Гершвина. Событием был и приезд из России жены корреспондента американского и английского радио и телеграфных агентств Магидовой. С развитием войны и успехами советского оружия популярность советской России в университетских кругах всё больше возрастала и утверждалась. И когда объявлено было, что Магидова поделится своими впечатлениями о состоянии России в публичной лекции, интерес к этому оказался чрезвычайным, и для доклада отведен был самый большой зал - театр. Зал был заполнен. И лекторша, хороший оратор, очень умело нарисовала то, чему была свидетельницей, умолчав - тоже умело - о том, что не совпадало с картиной, которую она с авторитетом очевидца хотела нарисовать. Это не было открытой политической пропагандой, но это было пропагандой - замаскированной, подкупающей своим бытовым, житейским, и потому якобы беспристрастным, не политическим и тем менее партийным подходом. Такой подход был более убедителен для еще неубежденных. Те, кто подготовили, организовали выступление и патронировали Магидовой, это, конечно, отлично понимали и учитывали.
Надо ли прибавлять, что полная лойяльность к Советской власти Магидова личная, семейная и как иностранного корреспондента, все же не предотвратила того, что в один неприятный апрельский день 1948 года, после 14-летнего пребывания в России, Магидову предписано было советской властью немедленно, с женой, оставить "отечество всех трудящихся" по обвинению в шпионаже. В памяти моей сохранился триумфальный визит Нилы Магидовой по контрасту с тем, как в том же 1945 году университетское начальство - не слушатели - отнеслось к визиту в Боулдер А. Ф. Керенского.
Мы с Соловейчиком надумали пригласить Керенского приехать и прочесть лекцию на политическую тему. Он согласился. Но при переговорах с университетским начальством возникли затруднения. Главным образом относительно помещения. Предвидя, что имя лектора и тема соберет большую аудиторию, мы просили предоставить для лекции театр. Начальство с этим не хотело согласиться. Керенскому отвели зал средних размеров, из которого собравшимся предложили перейти в другой, гораздо больших размеров, громадный зал, который тоже не вмещал всех желавших послушать или взглянуть на А. Ф. Слушатели сидели на подоконниках, на ступенях {191} кафедры (как и я), стояли вдоль стен, ютились где могли, и всё же не все попали в зал. Лектор имел, конечно, огромный успех.
"Политика" начальства вызвана была наивным советолюбием, овладевшим некоторыми официальными и академическими кругами Америки. Оно в скором времени испарилось, но к концу войны достигло апогея. То же явление наблюдалось и в русской эмиграции, питаясь мотивами патриотизма и национальной гордости "наши-то, наши!", - варьируя в зависимости от местонахождения. И в довоенную пору эмигрантские нравы в разных странах Европы были разные. В Лондоне и, особенно, в Берлине эмигрантам состоять на советской службе в Торгпредстве не считалось зазорным, и самые уважаемые лица, не порывая связей со своими друзьями-эмигрантами, добросовестно, а часто и усерднее привычных советских служащих, выполняли работу экономистов, статистиков, переписчиц и т. п., которая молчаливо признавалась обеими сторонами неполитической.
Иначе обстояло дело в Париже. Там размежевание было более резким и строгим. Кто служил Советам, избегал общения с эмигрантами, а последние обыкновенно избегали служивших в Торгпредствах, когда этот факт всплывал наружу. Разномыслие в эмигрантской среде чрезвычайно обострилось в связи с постепенным освобождением Европы, и в первую очередь Франции, от захвативших ее наци. Русские эмигранты в Европе гораздо острее воспринимали и горячее отзывались на продвижение советских войск с востока, нежели на англо-американское наступление из Нормандии. Это было естественно и объяснялось географией, отделявшей эмигрантов, очутившихся в Америке, от театра военных действий. К этому естественному географическому и психологическому мотиву прибавились, однако, и другие - не столь естественные. Из них главным и решающим был мотив политический, - изменение политической ориентации видных руководителей эмигрантов-демократов и социалистов. Среди них был и знаменитый В. А. Маклаков, один из самых умеренных членов партии конституционных демократов, златоуст Государственной Думы, постоянный противник своего партийного лидера П. Н. Милюкова, назначенный российским послом во Францию правительством Февральской революции.
Свободное копирование
