О том, какое место заняли эти разногласия в нашей жизни в изгнании, можно судить по No4-5 "За Свободу", за январь-февраль 1942 года. Помимо фактической справки - "Из партийной жизни": резолюции группы и имена вступивших в группу и покинувших ее за февраль 1942 года, имеются статьи Соловейчика, Аронсона, моя. Имеется и специальная статья - "Пораженцы и оборонцы" (ответ т. (!) Сухомлину)", представляющая тем больший интерес, что автором ее был не кто иной, как увлекший Сухомлина в годы первой мировой войны на путь Циммервальда - В. М. Чернов.
Блестяще написанная, с соблюдением всех "товарищеских" условностей, статья Чернова саркастически напоминала о том, кем Сухомлин был во время первой мировой войны (1914-1918 гг.) и кому уподобился в 1941-1942 гг. Не буду приводить доводов, кроме одного, особенно убедительного в устах или под пером именно Чернова.
Среди многих мишеней едва ли не центральной у Сухомлина была - А. Ф. Керенский. Чернов справедливо писал: "Вы уж меня простите: А. Ф. Керенского можно упрекать в чем угодно - только не в недостатке любви к родине или в неполноте органического отталкивания от всего, в чем видится хотя бы отдаленный намек на пораженчество".
Так "джентельменски" обошелся со своим былым единомышленником Чернов в начале политической жизнедеятельности Сухомлина в Нью-Йорке. Совсем иначе, много жесточе, непримеримее и по заслугам обошелся с Сухомлиным его ближайший соратник в течение четверти века В. И. Лебедев, когда и он убедился в двурушничестве Сухомлина. Но обнаружилось это лишь к концу мировой войны.
Возвращаясь к своим статьям о патриотизме, скажу, что я упоминал о том, как нездоровый патриотизм завладевал столь разными людьми, как честнейший и чистейший Пешехонов, и - "возвращенцами" другого типа: Алексеем Н. Толстым, Ключниковым или генералом Слащевым, и даже Петром Рутенбергом, давно уже ушедшем от русской политики в строительство еврейской Палестины и всё же поучавшими как раз накануне разгара сталинского террора 1936 года, что "в условиях нынешней России и Европы вредно и безнравственно вставлять палки в большевистские колеса. Не только неосмысленна, но вредна и безнравственна всякая пропаганда, направленная против большевистского режима, не говоря уже о прямой борьбе с ним. Ибо, ударяя по Сталину, - как-никак символу советского единства и средоточию большевистской энергии, - бьют неизбежно и по России". Это было за четыре с половиной года до начала войны Гитлера в союзе со Сталиным.
Я задавал риторический вопрос: "Если Черчиллю и Рузвельту приходится защищать и в парламенте, и перед прессой свои внешнеполитические и военные мероприятия, не всегда удачные, - почему особый иммунитет должен быть предоставлен советскому единодержавию не только в казенно-послушной России, но и в эмигрантском далеке?" Вслед за Авксентьевым и Керенским, я {174} утверждал, что мы против сталинской диктатуры не по доктринерским мотивам и не потому, что якобы жаждем непременно новой революции и потому и слышать будто бы не хотим о мирном спуске на тормозах. Нет, - то, что мы утверждаем, мы утверждаем, как патриоты России и Европы, как демократы и социалисты: и я приводил слова, брошенные Герценом клеветавшим на него в 1864 году: "жалкий прием изображать нас врагами России за то, что мы являемся врагами режима".
Ссылался я и на менее знакомого читателям "За Свободу" знаменитого русского философа-патриота Владимира Соловьева: "Национальное самосознание есть великое дело; но когда самосознание народа переходит в самодовольство, а самодовольство доходит до самообожания, тогда естественный конец для него есть самоуничтожение: басня о Нарциссе поучительна не только для отдельных лиц, но и для целых народов".
Приводил я и свои доводы. Если на слух советских патриотов мы недостаточно громко демонстрируем свои чувства любви к родине, - это потому, что подлинная любовь целомудренна и избегает громогласности и саморекламы. Бывшие демократы утратили обязательный для эмигрантов политический подход к явлениям, перестали ценить дискуссию, усвоили подход беженский - не рассуждать и не критиковать начальство, внимать и повиноваться.
Свободное копирование
