С утратой службы и заработка в Комитете еврейских делегаций опять встал передо мной вопрос о хлебе насущном. Положение осложнялось тем, что расходная сторона бюджета значительно увеличилась. Не желая сверх меры злоупотреблять гостеприимством родичей, я поспешил, как только получил заработок в Комитете, снять комнату, за которую надо было ежемесячно платить. Хуже было, что жене предстояла серьезная операция. И хотя оперировал ее бессребреник, врач Дюбуше, женатый на русской и {41} сочувствовавший русским эмигрантам, радикалам, операция чувствительно отразилась на расходной стороне моего бюджета. Пришлось снова обращаться к займу, который быстро вырос до двух с половиной тысяч франков. Я не представлял себе, как и когда освобожусь от этого долга. Положение было безвыходное и казалось безнадежным.
Выручил опять случай, совершенно непредвиденный. В воскресный день весною 1920 года пришла вдруг телеграмма из Америки, в которой у меня не было знакомых и с которой я никак не был связан. Заведующий информационным бюро при русском посольстве Арк. Иос. Зак уведомлял о высылке ста пятидесяти долларов гонорара за три статьи, которые просил меня прислать в редактируемую им "Struggling Russia" (Борющаяся Россия), выходившую сначала еженедельно, а к концу своего существования два раза в месяц и реже. Позднее выяснилось, что "заказ" был мне дан в результате интервенции из Парижа моего друга Зензинова, осведомленного о моем трудном положении и лично знавшего Зака.
Статьи я, конечно, изготовил, и полтораста долларов (тогда около двух с половиной тысяч франков) пошли немедленно на покрытие тяготевшего надо мной долга. Две свои статьи я увидел напечатанными, третьей же не пришлось увидеть свет, - вторая появилась уже в последнем номере журнала. Погашение долга дало большое удовлетворение. Но вопрос о дальнейшем существовании этим не решался. Он оставался открытым, и я был доволен, когда руководители Российского Общества в защиту Лиги Наций предложили мне за скромное вознаграждение взять на себя организационно-технические функции фактического секретаря. Я был доволен и скромным заработком и за мало привлекавшую меня работу, как вынужден был быть довольным мой единомышленник и друг Руднев, которому незадолго до того предложили стать секретарем созданной Винавером "Еврейской Трибуны". (о Винавере см. также ldn-knigi.narod.ru
Н. П. Карабчевский "Что глаза мои видели" -Том II)
Уроженец Воронежской губернии, верующий православный, врач и городской голова Москвы Руднев никак и никогда не был связан с еврейскими интересами и жизнью. Но такова была ирония послебольшевистского эмигрантского быта, что, отклонив заработок на службе общественного учреждения, с которым был связан, но которому не хотел быть материально обязанным, Руднев с удовлетворением занял должность секретаря "Еврейской Трибуны" и оставался на этой службе много лет - до самого закрытия издания.
Секретарская работа не мешала - мне и Рудневу - заниматься литературной работой. Но в первое время печататься было негде или почти негде. Эмигрантская пресса только начинала возникать и пускать корни. И моя "продукция" была объективно ограничена. Начало было положено в выходившем нерегулярно в Лозанне среднего формата издании в 6-8 страниц под названием "Родина". Оно возникло и существовало благодаря инициативе Николая Алексеевича Ульянова, профессора геологии Лозаннского университета, эсера, члена Московской городской управы в 1917 году, с которым мы вместе чудесным образом выбрались из Севастополя, как о том рассказано в предыдущей книге моих воспоминаний.
{42} За девять месяцев вышло двенадцать номеров "Родины", прекратившейся 23 октября 1920 года за отсутствием средств. Я оказался наиболее усердным и постоянным ее сотрудником. Статьи мои шли часто как передовые, хотя и за подписью. Думаю, что сейчас это издание трудно найти. По сохранившимся у меня выпускам заключаю, что в этой первой по времени публикации моих политических взглядов в эмиграции я защищал те же, по существу, начала, что и за последующие десятилетия. Понимаю, что с широко распространенной точки зрения это далеко не добродетель, а, наоборот, лишнее доказательство отсталости, устарелости, неподвижности и, потому, будто бы и неправильности взглядов.
Свободное копирование
