Университеты - 1

II. УНИВЕРСИТЕТЫ

Университеты. - Юридический факультет московского университета на рубеже двух столетий. - Профессора. - Студенты. - Вторжение политики в университет и настроенность 18-го века. - Экскурсия на Волгу, Дон, Кавказ. - Практические занятия. - Первый публичный доклад. - Состязание певцов. - Moral insanity. Юриспруденция и медицина. - Учёба и колония во Фрейбурге. - Экзамены в Москве. - Летний семестр во Фрейбурге. - Гейдельберг. - Возвращение в Москву.

1

Окончание гимназии не было никак ознаменовано. В университет я перешел, как переходят к очередным делам. Только форму одежды сменил: опостылевший серый цвет вытеснен был синим: на околыше фуражки, в петлицах тужурки, черной и опять серой, в пальто, в диагоналевых зеленоватого отлива брюках.

Какой выбрать факультет, не составляло проблемы. Орлов, естественно, пошел на физико-математический. Мы с Шером остановились на юридическом, - не потому, чтобы чувствовали особое влечение или призвание к юриспруденции, а скорее "от противного": не на медицинский же или математический идти, раз главный наш интерес был в гуманитарных науках! Правда, существовал еще историко-филологический факультет, но всякое языкознание и древняя и новая словесность нас никак не привлекали. Кроме того, и практически окончание историко-филологического факультета не открывало никаких путей: учеными мы не рассчитывали быть, а учителями быть не хотели, - да я, как еврей, и не мог, если бы и хотел. Отсюда и юридический факультет, где, наряду со всякими системами законодательства, предлагались лекции по истории права и государства, философии права, политическая экономия, финансы, статистика. Это соответствовало нашему вкусу.

В начале сентября в канцелярии университета вывешивались списки вновь зачисленных на разные факультеты. Лишний раз пройтись хотя бы в канцелярию университета юноше в 18 лет доставляло только удовольствие. К тому же не мешало и удостовериться в том, что не вышло нигде никакого недоразумения. Я убедился, что со мной всё обстояло благополучно: мое имя значилось среди зачисленных на юридический факультет. Иначе обстояло с другими, желавшими попасть в университет, но обремененными иудейским вероисповеданием.

Из 18 человек, пришедших за справками вместе со мной, оказался принятым кроме меня, только один Вениамин Поляков, младший сын известного промышленника и финансиста, тайного советника Лазаря Полякова, окончивший с золотой медалью Катковский лицей в Москве. Все прочие остались за бортом. Среди них был и мой добрый приятель Борис Ратнер, имевший хорошие отметки, но не получивший медали. Получил отказ и мой будущий друг Соломон Шварц, впоследствии видный экономист и социал-демократ, - тогда именовавшийся еще Моносзоном.

У него была золотая медаль, но получил он ее не в Москве и не в московском учебном округе, а в Вильне, а по условиям приема окончившему среднюю школу в московском округе отдавалось предпочтение пред окончившими даже с медалью школу иного округа. К тому же Моносзон хотел попасть на медицинский факультет, куда труднее всего был доступ.

1901-ый год был исключительно неблагоприятен для искавших высшего образования евреев. Генералу Ванновскому, занявшему незадолго до этого пост министра народного просвещения, царский рескрипт поручил "коренной пересмотр учебного строя" и осуществление "сердечного попечения в школе". Но в действительности продолжали сохранять силу меры, предписанные предшественником Ванновского - убитым в феврале 1901 г. Боголеповым. Последний обнаружил, что установленная для евреев в столичных университетах 3-х процентная норма фактически превышена, - благодаря ходатайству разных влиятельных покровителей. И, среди других репрессивных мер, направленных против студенчества, Боголепов предписал "выравнять" число евреев-студентов до положенной для них законом "нормы". Практически это вело к сокращению "нормы" почти вдвое. Оставшееся в силе и после смерти Боголепова распоряжение это ударило тем чувствительнее по его жертвам, что, не будучи опубликованным, оставалось неизвестным до самого последнего момента.

С чувством горечи и незаслуженной обиды покидали мы канцелярию университета, в которую входили с такой беспечностью и молодым оживлением. К этому у меня присоединялось и ощущение некоторой неловкости перед товарищами за личную удачу: место рождения и обучения было независевшим от каждого из нас обстоятельством - счастливой или несчастливой случайностью.