Путь в аспирантуру

Путь в аспирантуру

К чести обоих наших с Ириной начальств, они охотно пошли нам навстречу, согласившись при этом на самые удобные для нас формы обучения – поступление в аспирантуру своей Академии (армянской или украинской) с прикомандированием в Москву. Более удобно, потому что шансы поступить непосредственно в московскую аспирантуру у нас были малы: мало мест, большой конкурс, а мне бы ещё припомнили «тёмные пятна» в биографии. А поступление в своих академиях нам было гарантировано уже именами наших высоких начальников – Мергеляна и Глушкова.

Ирине удалось это совсем просто. Ещё бы – у себя на работе она была вольной птицей. Уже в апреле она переговорила с Глушковым, и он дал добро.

У меня было чуть сложнее. Для Володи, руководителя работ, мои планы были ударом. Причём вторым за последнее время ударом: незадолго до этого совершенно неожиданно в Киев сбежал Рафик. Поехал в порядке обмена опытом, отлаживал на киевских машинах свои программы, произвёл хорошее впечатление, его сманили, он и остался. К нему даже переехала жена Ира. (Замечу, что осесть в Киеве им не было суждено. Квартиры он так и не получил, сколько-то помотался, а потом вернулся в Ереван, но уже не к Григоряну).

И вот уходит второй нужный специалист. Что я ухожу насовсем, Володя, наверное, не представлял, как не знал и о моих отношениях с Ириной – я человек скрытный, о вещах глубоко личных не говорю и с близкими друзьями. Но с точки зрения производственных планов, на три года – это то же, что навсегда. А тут горят планы, нужно сдавать то, сдавать это. Мы с Володей так сработались, что он не представлял, как будет без меня. Его охладил Тэд, сказавший достаточно суровым тоном: «Незаменимых людей нет. Думали, что товарищ Сталин незаменимый, но и ему нашлась замена. И на Мише свет не кончается».

Договорившись в принципе со своим начальством, я поехал в Москву договариваться с будущим научным руководителем. В качестве такового я наметил Андрея Андреевича Маркова.

Его иногда для точности называют Андрей Андреевич Марков-младший, чтобы отличить от отца, обладавшего теми же именем и отчеством. Марков-старший был выдающимся математиком, вероятностником, известным по имени каждому сколько-нибудь причастному к математике – все они, по крайней мере, слышали о цепях Маркова. Марков-младший не так широко известен, хотя его вклад в математику не меньше. Дело в том, что его основные работы относятся к математической логике (в широком понимании этого слова), области, в то время не так популярной среди математиков и относимой как бы к обочине математики. Подробнее я надеюсь рассказать об этом позже, пока же скажу, что в этой области он был одним из ведущих в стране математиков – точнее, одним из двух: рядом с ним можно было поставить только Петра Сергеевича Новикова.

(Такая уж была моя математическая судьба – быть недостойным учеником первых математиков страны: Александрова, Шафаревича, Колмогорова, теперь Маркова).

Что я знал о Маркове? Прежде всего, то, что он – автор фундаментального труда «Теория алгорифмов», первой отечественной работы, содержащей систематическое изложение результатов в этой области, значительная часть которых принадлежала самому автору. «Теория алгорифмов», изданная в 1951 году небольшим тиражом, была библиографической редкостью, но, к счастью, имелась у Заславского, так что я проштудировал её наряду с книгой Клини.

Ещё я знал, что Марков – создатель и руководитель серьёзной математической школы. Его учениками были, в частности, мои добрые знакомые Игорь Заславский и Гера Цейтин. Марков долгие годы работал и создавал свою школу на матмехе Ленинградского университета, но его оттуда понемногу выдавливали. Не ко двору был такой профессор, да и сама математическая логика в передовом советском вузе: логика у нас, как известно, одна – диалектическая, марксистская, а математическая, да ещё с заметным философствованием, в которое скатывался профессор Марков, – это что-то подозрительное, попахивает то ли формализмом, то ли идеализмом, а то и обоими вместе. До открытых скандалов не доходило, но чувствовал он себя там всё более неуютно. Как ни странно, атмосфера мехмата МГУ оказалась более благоприятной, и за несколько лет до моего появления Марков, переехав в Москву, возглавил на нём кафедру математической логики. По счастью для меня, путь которому в МГУ был закрыт, он одновременно работал и в академическом учреждении – Математическом институте имени Стеклова (фамильярно – Стекловке).

Итак, где-то весной 1961 года я явился к Андрею Андреевичу. Меня встретил невысокий пожилой совершенно седой господин, с очень гладко выбритым лицом, каким-то особенно бледным, но подкрашенным лёгким румянцем. Его речь и манеры отличались подчёркнутой ироничностью, распространяющейся, казалось бы, на всё, попадающее в поле его внимания, что, однако, нисколько не задевало и не обижало собеседника – А. А. как бы и его приглашал разделить это отношение. Так что впечатление он производил очень симпатичное. Меня Андрей Андреевич принял доброжелательно, возможно, с учётом моего знакомства с его учениками. Конечно, прощупал по математической линии, претензий не выразил, после чего согласился стать моим научным руководителем.

Три непрофильных вступительных экзамена мне полагалось сдавать в Ереване. Английский (я выбрал его, а не изучаемый прежде немецкий) и философия были пустой формальностью. (Хорош бы я был, сдавая философию в Москве!) Третий же экзамен был совсем нетривиален – армянский язык. Сдача при поступлении местного языка – это было чисто армянское изобретение (ну, и, может, некоторых других республик) – на Украине о таком и не слыхивали. В отделе аспирантуры Академии мне объяснили: «У вас же целевая аспирантура, вы будете работать в Армении, так что язык вам нужно знать». Нельзя сказать, чтобы меня много спрашивали. Экзаменатор задавал вопросы по-русски, убедился, что я знаю алфавит, грамматику, кое-как могу слепить короткие фразы на бытовые темы, значит, человек, Армении не чужой. Он поставил мне тройку, и этого было достаточно.