Приезд в Ереван

Приезд в Ереван

Я приехал в Ереван 21 января 1957 года. (Это число я ежегодно отмечаю как персональный праздник). Я вышел на вокзальную площадь и был поражён – настоящая зима, мороз, завалы снега, яркое солнце. Здесь уж разовью эту тему. Зима 1956/57 годов была для Еревана уникальной – ничего подобного здесь ни до, ни после не видел не только я (в этом бы не было ничего странного), но, как принято говорить, и в данном случае уместно, «не упомнят старожилы». Такие же морозы – где-то около 10 градусов – стояли по апрель, и в самом начале апреля на тротуарах лежали сугробы очень чистого снега не менее полуметра высотой. Дни были в основном яркие и солнечные, но Арарат был всегда скрыт туманом, и я, каждый день с нетерпением глядя в его сторону, увидел его впервые где-то тоже не раньше апреля. Для местного населения такая зима была тяжёлым испытанием. Судя по всему, половина мужчин вообще не имела пальто. Они перебегали улицы в пиджачках с поднятыми воротниками. Как я написал позже (читатель без труда заметит влияние Хайнэ):

Сейчас тут смуглые люди

Дивятся холодной зиме,

Мёрзнут в лёгких костюмах,

Кутают шеи в кашне.

Однако в описываемый момент я стою на вокзальной площади. Большая площадь, окружённая домами из розового туфа. Эти непривычные для меня дома понравились мне с первого взгляда – не архитектурой, здесь, у вокзала, она была довольно заурядной, а самим материалом, который уже сам по себе придавал городу благородный вид. Названия улиц, магазинов, афиши незнакомыми буквами. (Грузинские буквы я уже встречал и даже различал на винных бутылках, а с армянскими, кажется, сталкивался впервые – кроме пяти, входящих в слово «КОНЙАК»).

Пребывание в Ереване я начал с визита к единственному на тот момент своему знакомому – Эмилю Нерсесяну. Эмиль был студент с моего (считая по поступлению) курса, с которым я как-то контактировал, но весьма поверхностно. (Вообще нужно сказать, что в университете из всех представителей «братских республик» легче всего устанавливались контакты с грузинами и армянами, при том, что эти последние образовывали как бы особое землячество, не включающее других кавказцев, например, азербайджанцев, дагестанцев и др. Прибалты держались особняком как своего рода иностранцы, а с представителями народов Средней Азии всё же чувствовалось различие культур. По крайней мере, мне так представлялось).

Эмиль был крупный флегматичный парень, открытый и в меру остроумный. Академическими успехами, как и многие из наших кавказцев, не отличался. А известен был полной неспособностью к военному делу (даже большей, чем у меня), о которой ходили легенды. Например, Эмиль стоит на часах в лагере. Мимо проходит офицер, он не обращает внимания. Офицер разворачивается, снова проходит, потом ещё раз, Эмиль по-прежнему нуль внимания. Офицер не выдерживает: «Часовой, почему вы меня не приветствуете?!» Эмиль: «Извините, не узнал, я, действительно, кажется, вас где-то видел». На экзамене по военному делу он не мог ответить ни на один вопрос. Экзаменующий полковник поставил ему тройку, не без юмора объяснив: «Этот военную тайну не выдаст».

Вот к этому Эмилю, предварительно списавшись с ним, я и поехал. По дороге из окна трамвая с жадностью рассматривал ереванские улицы. Отец Эмиля был не более, не менее как вице-президент Академии наук Армении, потому жил он в центре Еревана на шикарной улице Баграмяна (известного маршала, которым армяне гордятся), впоследствии переименованной в улицу Барекамуцян (Дружбы), сейчас, кажется, опять Баграмяна – в доме рядом с президиумом Академии и напротив здания ЦК.

Эмиль бросился ко мне, распахнув руки широким армянским жестом, сейчас же поднёс мне с мороза отменный коньяк, разлив его в серебряные стопочки исключительной ювелирной работы. Мы слегка поговорили. Деловая же цель моего визита заключалась в том, чтобы узнать, как добраться до места моей работы и общежития. На этот счёт Эмиль меня подробно проинструктировал.