Отныне я ощущал потребность подойти к естественно-научным познаниям с различных сторон. Это вновь привело меня к изучению анатомии и физиологии. Я изучал строение членов человеческого, животного и растительного организмов. Благодаря этому я по-своему подошел к гетевскому учению о метаморфозе. И я все больше убеждался в том, что картина природы, доступная пониманию при помощи органов чувств, приближается к тому, что раскрывалось мне духовно.
Когда я с духовных позиций рассматривал душевную деятельность человека: мышление, чувствование, воление, — то "духовный человек" представал передо мной во всей своей образной наглядности. Я не мог останавливаться на абстракциях, которые обычно приходят на ум, когда говорят о мышлении, чувствовании, волении. Я видел в этих внутренних откровениях жизни созидающие силы, являвшие мне в духе "человека как духа". И когда я наблюдал проявление человека в чувственном мире, оно дополнялось для созерцающего взора духовной формой, действующей в чувственно зримом.
Я подошел к чувственно-сверхчувственной форме, о которой говорит Гете и которая, согласно как истинно естественнонаучному, так и чисто духовному воззрению, лежит между чувственно воспринимаемым и духовно зримым.
Анатомия и физиология шаг за шагом вели к этой чувственно-сверхчувственной форме. И здесь мой взор впервые обратился — пока еще несовершенным образом — к трехчленности человеческого существа, о которой я заговорил публично в своих "Загадках души" лишь после того, как на протяжении тридцати лет в тиши предавался ее изучению. Сначала мне стало ясно, что в той части человеческой организации, в которой формирование более всего ориентировано на нервы и на органы чувств, чувственно-сверхчувственная форма сильнее всего проявляется в чувственно зримом. Организация головы представлялась мне такой, где чувственно-сверхчувственное также сильнее всего выявляется в чувственной форме. Организацию конечностей я должен был рассматривать как такую, в которой чувственно-сверхчувственное наиболее скрыто, так что в ней проявляются, формируя человека, силы, действующие во внечеловеческой природе. Между этими полюсами человеческой организации находилось, по моему мнению, все, что проявляет себя ритмически: дыхательная система, кровообращение и т. д.
Мне не с кем было делиться этими воззрениями. И если я все же пытался сделать это, то в них видели результат какой-то философской идеи, тогда как я был убежден, что они открылись мне благодаря непредвзятому опытному познанию анатомии и физиологии.
В этом настроении идейного одиночества, которое гнетом ложилось на мою душу, я находил внутреннее освобождение только тогда, когда снова и снова перечитывал текст беседы между Шиллером и Гете, состоявшейся после собрания Общества естествоиспытателей в Йене. Оба они были согласны в том, что природу нельзя рассматривать по частям, как это делал в только что прослушанном ими докладе ботаник Батч. Несколькими штрихами Гете воссоздал перед глазами Шиллера свое "перворастение". Оно представляло через чувственно-сверхчувственную форму растение в целом, из которого развиваются, подражая в отдельности целому, лист, цветок и т. д. Шиллер же мог видеть в этом "целом" — в силу еще не преодоленной им кантовской точки зрения — лишь "идею", образованную человеческим разумом через наблюдение отдельных частей. Гете с этим не соглашался. Он духовно "видел" целое, как видел чувственно отдельные части. Он не допускал принципиального различия между духовным и чувственным воззрением, но видел лишь переход от одного к другому. Ему было ясно, что оба они могут претендовать на существование в основанной на опыте действительности. Однако Шиллер настаивал на том, что перворастение — это не опыт, а идея. На это Гете исходя из своего образа мышления ответил, что в таком случае он видит свои идеи глазами.
Проникнувшись этими словами Гете, душа моя после долгой борьбы обрела покой. Взгляд Гете на природу предстал моей душе как находящийся в согласии с духовным.
Побуждаемый внутренней необходимостью, я принялся за тщательную проработку естественнонаучных трудов Гете. Я не пытался тогда дать их объяснение, как это мне довелось сделать позднее, во введении к этим трудам, опубликованным в серии "Немецкая национальная литература" Кюршнера[1]. Я скорее предполагал самостоятельно воссоздать какую-либо область естественной науки в том виде, в каком эта наука отныне представлялась мне как "сообразная с духом".
Однако моя "внешняя" жизнь в этот период вовсе не предрасполагала к подобным исследованиям. Я вынужден был давать частные уроки по самым разным предметам. "Педагогические" ситуации, с которыми мне приходилось сталкиваться, были весьма разнообразны. Так, однажды в Вене появился прусский офицер, который по какой-то причине должен был оставить германскую военную службу. Он хотел подготовиться к вступлению в австрийскую армию в качестве офицера инженерных войск. Судьба распорядилась так, что я стал его учителем по математическим и естественнонаучным предметам. "Преподавание" это доставляло мне глубочайшее удовлетворение, ибо мой "ученик" оказался чрезвычайно милым человеком. После занятий математикой и механикой, необходимых для его подготовки, он искал человеческого общения со мной. В других случаях, как, например, со студентами-выпускниками, готовившимися к экзамену на степень доктора, я должен был сообщать им именно математические и естественнонаучные знания.
Благодаря этой постоянно возникающей необходимости в проработке современных естественных наук мне представлялось достаточно случаев вживаться в современные воззрения в этой области. В преподавательской деятельности я вынужден был руководствоваться только этими воззрениями; самое же важное для меня в отношении природопознания приходилось, замкнувшись, носить в себе самом.
Моя деятельность в качестве преподавателя частных уроков — в то время единственный источник средств существования — защищала меня от односторонности. Многое приходилось изучать самостоятельно, чтобы суметь затем преподать это ученикам. Так, мне пришлось освоить "тайны" бухгалтерии, ибо представился случай давать уроки и в этой области.
Я получал от Шрёэра плодотворнейшие импульсы и в области педагогического мышления. В течение многих лет он был директором евангелических школ в Вене и полученный опыт изложил в интереснейшей книге "Вопросы преподавания". Прочитанное мной я мог обсуждать с ним. В отношении воспитания и преподавания он высказывался против простого сообщения знаний, но за всестороннее развитие человеческого существа.
Свободное копирование
