авторов

1484
 

событий

204190
Регистрация Забыли пароль?
Мемуарист » Авторы » Rudolf_Steiner » Мой жизненный путь - 24

Мой жизненный путь - 24

20.12.1879
Вена, Австрия, Австрия

Мои юношеские дружеские связи того времени, о которых я здесь упоминаю, находили весьма своеобразное отражение в моей дальнейшей жизни. Они принуждали меня к своего рода двойной душевной жизни. Борьба за разрешение загадок познания, переполнявшая тогда мою душу, хоть и вызывала всегда сильный интерес у моих друзей, однако у них не возникало желания деятельно участвовать в ней. В переживании загадок познания я был одинок. Но сам я активно участвовал во всем, что происходило в жизни моих друзей. Таким образом, во мне уживались два жизненных течения: одно, в котором я был одиноким путником, и другое, протекавшее в живом общении с полюбившимися мне людьми. Переживания второго рода во многих случаях также имели для моего развития глубокое и длительное значение.

Здесь я должен вспомнить об одном друге[1], с которым мы учились в Винер-Нойштадте. Тогда мы не были близки. Подружились мы только в Вене, где он часто навещал меня и где позднее стал служащим. Но уже в Винер-Нойштадте проявилось — без каких-либо внешних отношений — его значение для моей жизни. Однажды мы были с ним на уроке гимнастики. Приступая к гимнастическим упражнениям, он оставил возле меня книгу. Это была книга Гейне: "Романтическая школа" и "История философии в Германии". В тот момент я не был занят и заглянул в нее. Это стало поводом к прочтению всей книги. Я вынес из нее многое, но манера Гейне, с какой он говорил о близком мне жизненном содержании, сильно отталкивала меня. Содержание совершенно противоположного мне образа мыслей и направления чувств побуждало задуматься над выбором внутренней жизненной ориентации, соответствующей моим душевным наклонностям.

Я заговорил с товарищем о книге. При этом проявилась внутренняя жизнь его души, что позднее стало основанием нашей длительной дружбы. Он был замкнутым человеком и раскрывался лишь немногим. Большинство людей считало его чудаком. С теми же, с кем он хотел быть откровенным, он становился, в особенности в письмах, весьма многословным.

Ему казалось, что, благодаря внутреннему предрасположению, он призван быть поэтом и несет в своей душе огромное богатство. При этом в своем отношении к людям, в особенности к женщинам, он был склонен к мечтательности и не решался вступать в эти отношения наяву. Иногда он был весьма близок к этому, но довести их до настоящих переживаний ему никогда не удавалось. В беседах со мной эти грезы переживались им с такой искренностью и воодушевлением, как если бы они были реальностью. Но, как это обычно случается, грезы рассеивались, оставляя за собой горькое чувство.

Все это рождало в нем душевную жизнь, которая не имела ничего общего с его внешним бытием. Но и эта жизнь была для него предметом мучительного самоанализа, находившего отражение в многочисленных письмах ко мне и беседах со мной. Так, однажды он прислал мне длинное разъяснение по поводу того, что для него как самое малое, так и величайшее переживание становятся внутренними символами, с которыми ему и приходится жить.

Я любил этого друга, и любовь заставляла меня относиться с участием к его грезам, хотя, общаясь с ним, я все время ощущал, что мы витаем в облаках, не имея под собой почвы. Для меня, неустанно стремившегося искать в познании прочный жизненный фундамент, это было своеобразным переживанием. При встречах с ним мне все время приходилось как бы выскальзывать из собственного существа и вползать в другую кожу. Ему было хорошо со мной; иногда он пускался в пространнейшие теоретические рассуждения о "различии наших натур". Он и не подозревал, как мало созвучия в наших мыслях, ибо дружеские отношения застилали ему глаза.

 

Подобное происходило у меня и с другим моим товарищем по винер-нойштадтской школе[2]. Он был классом ниже меня, и мы сблизились, когда он поступил, годом позже меня, в Венскую высшую техническую школу. Мы виделись очень часто, но и он мало интересовался тем, что глубоко волновало меня в области познания. Он изучал химию. Естественнонаучные воззрения, которых он придерживался, заставляли его относиться скептически к духовному воззрению, преисполнявшему меня. Позже я узнал, как близок был он уже тогда по своей внутренней сути моему душевному строю. Но в то время он не давал ему проявляться. Наши оживленные длительные споры превращались для меня в "борьбу против материализма". Против духовного содержания мира, признаваемого мной, он приводил всевозможные возражения, вытекавшие якобы из естественной науки. Я вынужден был уже тогда выдвигать весь запас своих прозрений, чтобы с помощью средств из сферы духовного познания мира бороться против возражений, идущих от материалистически ориентированного мышления.

Однажды наш спор дошел до крайнего возбуждения. Приятель мой каждый день после лекций ездил в Винер-Нойштадт, где он постоянно проживал. Я часто провожал его по Аллеенгассе до Южного вокзала. В один прекрасный день, когда мы уже пришли на вокзал и поезд был готов к отправлению, наш спор о материализме достиг, так сказать, кульминационного пункта. Все, что я собирался еще сказать, вылилось у меня в следующие слова: "Итак, ты утверждаешь, что когда ты говоришь: "я мыслю", то это лишь следствие процессов в нервной системе твоего мозга. И что эти процессы единственно реальны. Пусть это так, когда ты говоришь: "я вижу это", "я иду" и т. д. Но ты ведь не скажешь: "мой мозг мыслит, мой мозг видит то или это, мой мозг идет". Будь ты уверен в истинности своих теоретических убеждений, ты непременно должен был бы исправить свои обороты речи. И когда ты все же ведешь речь о "я", то, собственно говоря, ты лжешь. Ты и не можешь поступать иначе, чем следовать своему здравому инстинкту против нашептываний твоей теории. Ты переживаешь нечто иное, но не то, что защищает твоя теория. Твое сознание обличает всю ложность твоей теории". Мой приятель покачал головой. Для возражений у него не оставалось времени. Я возвращался один И мог теперь поразмыслить о том, что возражение против материализма в такой грубой форме не очень-то соответствует правилам точной философии. Но мне было тогда не столь важно выдвинуть за пять минут до отхода поезда философски безупречное возражение, сколько найти выражение моему внутренне достоверному опыту о сущности человеческого "Я". Для меня это "Я" было внутренне обозреваемым переживанием существующей в нем самом действительности. Эта действительность была для меня не менее достоверна, чем какая-либо иная, признаваемая материализмом. Но в ней нет ничего материального. Это прозрение в действительность и духовность "Я" помогло мне в последующие годы справиться со всеми искушениями материализма. Я знал, что ничто не может поколебать то, что касается "Я". И мне было ясно, что тот, кто рассматривает "Я" как некую форму проявления, как результат других процессов, просто не знает его. Я и хотел выразить моему другу то, что жило во мне как внутреннее духовное созерцание. Мы не раз еще сражались на этом поле. Однако в наших ощущениях и воззрениях на жизнь было все же так много общего, что, несмотря на все ожесточенные теоретические споры, в наших личных отношениях не возникало ни малейшего недоразумения.



[1] Его имя Йозеф Кёк

 

[2] Рудольф Шобер. Благодаря ему стали известны не названные Рудольфом Штайнером имена друзей его юности.

 

Опубликовано 19.01.2024 в 21:24
anticopiright Свободное копирование
Любое использование материалов данного сайта приветствуется. Наши источники - общедоступные ресурсы, а также семейные архивы авторов. Мы считаем, что эти сведения должны быть свободными для чтения и распространения без ограничений. Это честная история от очевидцев, которую надо знать, сохранять и передавать следующим поколениям.
© 2011-2024, Memuarist.com
Idea by Nick Gripishin (rus)
Юридическая информация
Условия размещения рекламы
Поделиться: