Решимость писать воспоминания о пережитом накануне и во время войны придали мне некоторые обстоятельства личного свойства. Это то, что в первые годы после окончания войны я уже пытался перенести на бумагу наиболее запомнившееся из тех лет. И хотя ничего законченного не удалось сделать, - не хватило умения, опыта, настойчивости, досуга, наконец - кое-какие кусочки воспоминаний сохранились. Второе обстоятельство - сохранившиеся дневники, которые я - нерегулярно - вёл с отроческих лет, однако прерванные войной, но возобновлённые на заключительном её этапе - в 1944-45 годах, когда я служил в частях так называемого второго эшелона, где были возможности для ведения записок.
Несколько необычной и, пожалуй, главной причиной в ряду других, обусловивших мою смелость писать воспоминания, явилось то, что в моём распоряжении оказались письма, написанные мною на фронте одной знакомой девушке*, с которой я познакомился под Ленинградом в июле 1943-го (я приезжал туда на несколько дней в штаб тыла фронта за получением нового назначения). Переписка была весьма интенсивной (о чём свидетельствуют более ста писем) и длилась целый год, до августа 1944. Именно тогда переписка была прервана по причинам, о которых будет речь в тексте воспоминаний.
В письмах преобладают преимущественно лирические мотивы и переживания, но в них проявляется и некий облик человека своего времени, выражается его мироощущение, впечатления о людях, встреченных им в различных обстоятельствах, его отношение к общественным явлениям того времени. Автор писем, конечно, не «герой своего времени», т. е. 40-х годов ХХ века, но всё-таки является безусловно представителем поколения, родившегося и жившего после Октябрьской революции и встретившего бедствия войны уже более или менее сложившимися людьми. К этим своим письмам отношусь поэтому как бы со стороны, как к человеческим документам, историческим источникам, в известной мере воспроизводящим быт и нравственную обстановку тех далёких уже лет.
Возникает вопрос, каким образом письма оказались в руках их автора? Не вдаваясь в подробности взаимоотношений с Мариной, скажу лишь, что семнадцать лет спустя после прекращения переписки, в 1961 году, я получил от неё бандероль со своими письмами и с запиской, которая разъясняет всё: «…Исполняю Вашу просьбу - пересылаю письма. Буду очень рада, если они сколько-нибудь помогут Вам. Я всегда читаю их с волнением, трепетом и грустью. Некоторые были уничтожены моим мужем, но в них ничего не было, кроме Ваших чувств ко мне. Мне очень бы хотелось знать о Ваших делах. Знаю, я могла бы жить ими, как и своими, но не сбылось. Я бы хотела, чтобы Вы нашли удовлетворение в этой своей работе и были бы счастливы. Письма ещё раз обратно можно не высылать. Если можно, пришлите мне, пожалуйста, всё, что напишете. Я буду самым признательным Вашим читателем. От всей души желаю Вам успехов. М. Г.»
Мне остаётся сожалеть, что до сих пор не выполнил обещания воспользоваться этими письмами. И только теперь, получив пенсионный досуг, пытаюсь что-то сделать.
Очень жалею о том, что письма Марины ко мне не сохранились. В декабре 1945 года, когда я приезжал в отпуск из Германии, я их оставил на хранение сестре, но потом, через несколько лет, их не удалось найти. Видимо, они пропали вместе со старыми бумагами, лежавшими беспорядочно на чердаке родительского дома. Между тем её письма отличались, как мне казалось, наблюдательностью, строгой логикой мыслей, хорошим литературным стилем. Она росла в интеллигентной семье педагогов, любила художественную литературу. Впоследствии она стала педиатром, а не словесником, но, повидимому, в ней проявились гены её дяди, который преподавал до войны русскую словесность в Ленинградском университете. Её письма, безусловно, обогатили бы мои записки.
Есть ещё одно обстоятельство, толкнувшее меня на, казалось бы, безнадёжное дело мемуариста. Всю жизнь меня преследует мысль рассказать о дорогих мне людях, которые остались навечно в безвестных могилах на фронтовых дорогах. Всякий раз, прощаясь с ними на кратких митингах над отрытыми наспех могилами, я давал себе обет поведать о них тем, кто останется жить после войны, в надежде, что они не забудут, благодаря кому они смогут строить благополучную жизнь себе и своим потомкам.
Сейчас, приступая к этой работе, мне остаётся утешаться народной мудростью: «Лучше поздно, чем никогда». А может, это и к лучшему, что так поздно выполняю свою клятву: настало, наконец, время, когда о войне можно говорить всю правду…
У меня нет уверенности, что сумею завершить начатый труд, но откладывать уже невозможно. И пусть записки эти не увидят «большого света» - массового читателя, пусть с ними познакомится только «малый свет» - близкие, знакомые, внуки и правнуки, и то я буду благодарен судьбе. Пусть это будет только малой каплей в том огромном море, которое называется историей Великой Отечественной войны 1941-1945 годов.
Свободное копирование
